Вот, кстати, и объяснение того, почему художник, как он говорит о себе в начале рассказа, «обреченный судьбой на постоянную праздность, ¼ не делал решительно ничего».
Итак, Чехов знакомит нас с двумя позициями, с двумя правдами. Каждая из них имеет смысл и логику. Отношение к каждой точке зрения окрашено отношением автора к носителю того или иного убеждения.
Черты созерцательности и нарциссизма, отмеченные Чеховым в художнике, заставляют несколько усомниться, нет, не в поставленном им социальном диагнозе, он абсолютно точен, а в способах лечения: уж слишком они утопичны и категоричны – всё катится в тартарары, искусство там не нужно, следовательно, работать я не буду ни как художник, ни как общественный деятель. Буду лишь думать, терять, огорчаться и элегически восклицать: «Мисюсь, где ты?»
Думается, что для автора, который всю жизнь совмещал напряженную писательскую работу с реальным и плодотворным участием в жизни своей семьи и окрестных крестьян (выращивает на приусадебном участке урожай, бесплатно лечит больных, построил три образовательные школы, много работает в земстве, «ловит холеру за хвост», а пришел голод – устраивает для голодающих губерний столовые), – так вот, думается, что точку зрения художника он разделяет только в той её части, где говорится о необходимости для человека «высших и отдаленных целей». При этом сам Чехов видел в них, скорее, мечту, понимая, что до их осуществления ещё очень далеко. Взгляд на проблему с высоты птичьего полета, когда не различимы слезы страдающей Анны, Чехову был не свойствен.
Впрочем, писатель видел и то, что решительная и деятельная Лидия в своем бескомпромиссном энтузиазме превращается в черствого, бездумного человека,
который на ниве общественного созидания утрачивает такие женские (человеческие!) свойства, как деликатность и чуткость.
Такой и остается она в нашей памяти: уверенная в себе, с хлыстом в руках, деловая, привычно и решительно вмешивающаяся в дела, в том числе её и не касающиеся. Неслучайно последние фразы, вылетевшие из её уст, наполнены грубой «вороньей» окраской: «Вороне где-то Бог послал кусочек сыру», – многократно повторяет она диктовку, не останавливаясь ни на минуту, чтобы сообщить художнику о его рухнувших надеждах на счастье. А между тем, считал Чехов, именно любовь придает жизни смысл и подлинность.