А день у Владимира Гавриловича не заладился с самого утра. Сначала супруга его, Вера Константиновна, женщина весьма воспитанная и нрава довольно кроткого, обругала прислугу за остывший кофе. Само по себе это было происшествие незаурядное, а уж то, что она и наедине от объяснений отказалась, вовсе выглядело чем-то невообразимым. В состоянии довольно сильного раздражения Владимир Гаврилович забыл о яме перед крыльцом и уверенно плюхнул в нее правой ногой, угодив прямиком в набравшуюся после ночного дождя лужу. В результате в ботинке противно хлюпало, но возвращаться домой, дабы переобуться, рискуя столкнуться с супругой, решительно не хотелось. Поэтому, проведя в дискомфорте всю дорогу от дома до Екатерининского канала[1], в здание Казанской части Филиппов прибыл в мрачном расположении духа, не ожидая от предстоящего дня ничего хорошего.
Выслушав доклад дежурного (за ночь три грабежа и одно убийство не опознанной пока девицы, убийца задержан тут же, так как спал пьяным на месте преступления), Владимир Гаврилович загрустил еще больше. Вроде бы и повода не было: в городе все благополучно, есть чем гордиться, но очень уж скучала неспокойная деятельная натура полицейского начальника. После ареста полоумного Радкевича[2] никаких интересных уголовных событий в столице не приключалось, сплошь пьяные мастеровые да студенты-нигилисты хулиганили, а с той поры ведь уже почти два года минуло. Имелось, конечно, дело о возможном казнокрадстве генерал-майора Ухач-Огоровича[3], громкое, но скучное. Все было ясно почти с самого начала, а то, что двигалось оно медленно, так тому не способствовали ни давность событий, ни удаленность места преступления, ни, мягко говоря, противодействие неких особ. Так что хандрил Владимир Гаврилович отчаянно.
Вот и сейчас, ведя вежливую застольную беседу с помощником, он время от времени обращался к мыслям, с разговором совсем не связанным.
А разговор меж тем велся весьма интересный, ибо речь в нем шла, ни много ни мало, о судьбе и самом существовании империи.
– Ведь согласитесь, Владимир Гаврилович, тонет Россия. Пробили ей борт ниже ватерлинии в девятьсот пятом, и латаем мы пробоину сеном с навозом, простите за грубость.
Отец Александра Павловича Свиридова, помощника начальника столичного сыска, служил по морскому ведомству, и, хоть сын и выбрал иную стезю, нет-нет да проскальзывали в его речи флотские термины.