Небо с востока порозовело, и трасса, мелькающая разделительная полоса и лес по обе стороны перестали быть пугающими. Верхушки деревьев зубристой линией врезались в темно-синее небо. Потом по обе стороны дороги потянулись болота – обманчиво устойчивые зеленые кочки с торчащими там и тут тонкими стволами мертвых осин. На болоте лежали разорванные куски тумана, больше похожие на упавшие с неба на землю небольшие облака. Затем – снова лес. Тайга. Лианы дикого винограда, высокая трава. Бурная речка, берега завалены непроходимым валежником.
После крутого поворота открылся город, окруженный лесистыми сопками. Он лежал в котловине с плоским дном, защищенный от ветра, кое-где в окнах горели огни. Сначала шли частные домики, за ними поднимались пятиэтажные хрущевки, в центре стояли три свечки-многоэтажки и два девятиэтажных корабля заводских малосемеек.
На въезде возвышалась бетонная стела: большие белые буквы «Гордеев» на фоне трех кроваво-красных флагов.
Вера сошла с ума еще весной. За зиму она похудела и превратилась из забавной толстушки в красотку. Свои роскошные пшеничные кудри выкрасила в красный, теперь ее пылающая голова была видна отовсюду. Она заливисто хохотала на переменах в толпе старшеклассников. Я пробивалась к ней, но сразу звенел звонок, она подхватывала меня под руку, и мы шли в класс. В классе Вера попросила пересадить нас с первой парты на последнюю. На «камчатке» вела себя тихо, но ничего не писала в тетради, рассеянно смотрела в окно или разглядывала портреты классиков на стенах. Когда я переспрашивала у нее, что сказал учитель, – ласково улыбалась и гладила мою руку, ничего не отвечая. От ее прикосновений у меня сначала останавливалось, а потом часто ухало сердце. Я утыкалась в тетрадь, закрывала лицо волосами и еще несколько минут не слышала ничего, кроме своего сердца. Пережидала, занеся ручку над листом.
Весной Вере стала велика старая одежда. У ее матери не было денег, чтобы купить что-нибудь новое по размеру. Но Вера не унывала. Она ловко подвязывала свитера так, чтобы был виден живот. Застегивала потуже ремни на юбках и джинсах. Смеялась, подтягивая повыше колготки. Раньше мы были парой «толстушка и простушка», теперь – «красотка и ее невзрачная тень». Вера по-прежнему много и часто смеялась, но иногда ее лицо и глаза становились испуганными, растерянными, подбородок дрожал. Но скоро она снова улыбалась. Никто этого не замечал, кроме меня, – так мне казалось.