…
За огромным конференц-столом Астафьев сидел как скрюченный гном, источая омерзительные запахи подгнивающей плоти. Сухая кожа его лица провисала, повторяя изгибы черепа. Хотелось размазать его довольную физиономию тут же, не отходя от кассы.
– Теперь партнеры, – Астафьев улыбнулся одной стороной лица.
Колено Олега опять предательски запрыгало.
– Могу я рассчитывать, что вы не будет лезть в операционную деятельность?
– Хозяйничай, как считаешь нужным, – Петр Александрович поставил свою подпись. – Да не нервничай ты!
Олег нервничал. Сильно нервничал. Судья изменил меру пресечения. Но жизнь с этого момента изменилась, будто на Соколова набросили невидимую удавку. После возвращения Даши Олег напился прямо в офисе. Проорался на сотрудников, перевернул стол программиста, разбил компьютер и заехал по фейсу Науму, который пытался его успокоить.
Когда Наум привез его домой, Соколов с початой бутылкой плюхнулся на диван, высосал остатки виски. Его накрывал сон, унося через пространственно-временной туннель в неведомую даль.
Шингай
В хрущевской квартире Олег проснулся с бодуна помятый. С трудом встал, шатаясь, добрался до клозета. Проблевался кислятиной. Вытер тыльной стороной ладони рот.
– Твою мать! Приснится же такое.
Взгляд зацепился за тест на беременность, лежащий в мусорном ведре. Олег достал его и увидел две полоски. Душа ликовала! Пытаясь встать, поскользнулся, упал. Мать его! Не расшибся.
На маленькой кухоньке жена жарила яичницу. Соколов поднял Дашу на руки и попытался кружить, но оступился.
– Пусти, дурак! – сердилась она.
Олег поставил Дашу на пол и облобызал.
– Вонючий! – жена брезгливо обтерла щеку ладонью. – Что?!
– Бе-беременна?! – с придыханием спросил Олег.
– Да, – ответила Дашуля на удивление спокойно.
– Значит, врали. Врачи врали! – Соколов ликовал.
– Чего ты радуешься?
– Дашут, мы справимся. Обещаю, я пить брошу, работу найду. Тебя на руках носить буду.
…
Олег, побритый, причесанный в хорошем настроении подходил к проходной машиностроительного завода. Он направлялся к Адашеву в надежде, что тот по старой памяти сможет ему помочь.
Кабинет у Адашева теперь большой, все-таки замдира. И сам разъелся, кабан. Окончательно облысел. Единственная растительность на голове – кустящиеся пшеничные брови. А когда-то был видным красавцем, бабы под него пачками прыгали. Он сидел за широким столом, заваленным кучей бумаг. На столе по старинке стояли несколько телефонных аппаратов. Шумно работал вентилятор.