Приблизившись к Диомедову сыну, он обернулся главою Собора Света, самим Пророком.
– Ульдиссиан уль-Диомед…
Голос его оказался подобен музыке. Примерно того же роста, что и недавний крестьянин, чудесный юноша взирал на него словно бы с изрядной высоты. Казалось, его ясные, серебристо-голубые глаза смотрят в самую душу, и от этого взгляда не укроется ни единая мелочь.
– Мое заблудшее дитя…
С запозданием вскочив на ноги, Ульдиссиан уставился в безупречно прекрасное, без единого шрама, родимого пятнышка или волоска бороды лицо Пророка в обрамлении золотистых локонов, ниспадающих много ниже плеч.
– Я не из твоих присных, Инарий, и уж точно тебе не дитя!
– Верно, верно, – согласился юный красавец, обнажив в благосклонной улыбке два ряда безупречных зубов. – Однако ты – дитя того, кто рожден тем, кто рожден тем, кто рожден… и так еще много раз… а в итоге череда та ведет к моему еще безнадежнее заблудшему сыну, ныне зовущему себя Ратмой.
О кровном родстве с Инарием Ульдиссиан был извещен, но родство сие полагал столь же далеким, что и родство, скажем, с той самой домашней скотиной, которую некогда выращивал на убой. Что ж, если ангел рассчитывал на пробуждение неких родственных чувств, то самым прискорбным образом просчитался.
– Нет-нет, в родню я отнюдь не навязываюсь, – с пугающей точностью угадав его мысли, заметил Пророк, – однако в моей власти сию же минуту даровать тебе отпущение всех грехов. Продолжать путь от прегрешения к прегрешению совсем ни к чему. Я все еще волен простить тебя, сын мой.
Пожалуй, Ульдиссиан счел бы все эти громкие заявления обычным нахальством… если б не одна весьма настораживающая вещь. Мало того, что старший из Диомедовых сыновей никак не мог дотянуться до остальных – весь лагерь пропал неизвестно куда. Свет, исходящий от неприятеля, окружал Ульдиссиана со всех сторон. Отступил он на шаг назад, но и это не помогло: неземное сияние затмевало собой саму землю.
– Пойми, – продолжал Инарий, отечески раскрывая ему навстречу объятия, – продолжать кровопролитие незачем. Исход предопределен. Кроме этого, виноват, по сути дела, вовсе не ты. С пути истинного тебя совратила она, та, чьего имени не след поминать, ну, а все твои оплошности – лишь следствие природных, врожденных изъянов. Ты смертен, ты слаб. Не сочти это оскорблением: все люди слабы, отчего и нуждаются в пастыре, ведущем их к свету.