С этими словами она вдруг выплеснула кружку ледяной воды мне за шиворот и потащила на кухню. Мистер Хитклиф пошел за нами. Его недолгая веселость быстро уступила место привычной угрюмости.
Я совсем ослабел, голова кружилась, сознание путалось, и потому мне ничего не оставалось делать, кроме как согласиться провести ночь под крышей Хитклифа. Он велел Зилле дать мне рюмку бренди, а сам удалился в свою комнату. Зилла посокрушалась по поводу случившегося со мною печального происшествия и выполнила приказание хозяина, я же, несколько воспрянув после выпитого, последовал за нею в спальню.
Провожая меня наверх, служанка посоветовала прикрыть ладонью свечку и не шуметь, ибо у хозяина есть странное предубеждение по поводу той комнаты, где она собирается меня разместить, и по своей воле он никогда не согласится, чтобы кто-нибудь остался там на ночлег. Я спросил о причинах, но она ответила, что не знает. Она живет здесь только второй год, а вокруг столько странностей, что про эту даже не успела ничего разузнать.
Ошеломленному всем произошедшим, мне тоже было не до любопытства. Заперев дверь, я огляделся в поисках кровати. Из мебели в комнате были стул, бельевой шкаф и большой дубовый короб с вырезанными вверху отверстиями, напоминающими окна экипажа. Приблизившись к нему, я заглянул внутрь и понял, что передо мною уникальный старинный предмет мебели – своеобразная кровать, удачно спроектированная таким образом, чтобы избежать необходимости предоставлять каждому члену семьи отдельную комнату. Фактически получилось нечто вроде небольшого чуланчика, где маленький подоконник служил столом. Я раздвинул обшитые панелями стенки, влез со свечкою внутрь короба, вновь их задвинул и почувствовал себя в полной безопасности от бдительного Хитклифа и прочих домочадцев.
Поставив свечу на подоконник, я заметил в углу стопку тронутых плесенью книг, сам же подоконник был покрыт процарапанными по краске надписями. Они представляли собою всего лишь имя, писанное различными буквами, большими и маленькими: Кэтрин Эрншо, кое-где менявшееся на Кэтрин Хитклиф, а потом на Кэтрин Линтон.
С вялым безразличием, наклонив голову к окошку, я все глядел на имя этой Кэтрин Эрншо-Хитклиф-Линтон, пока глаза мои не сомкнулись. Но не прошло и пяти минут, как из темноты, точно призраки, передо мною белым огнем полыхнули буквы – в воздухе носилось имя «Кэтрин». Заставив себя проснуться, дабы разогнать этот морок, я заметил, что фитиль свечи почти касается одного из старинных томов и мой чулан наполняется запахом жженой телячьей кожи. Я задул огонь и, чувствуя себя дурно из-за непроходящей тошноты и холода, сел и разложил на коленях поврежденный фолиант. Это был Новый Завет, набранный очень узким шрифтом и источавший затхлый запах. На форзаце стояло: «Из книг Кэтрин Эрншо», а следом – дата, отсылающая на четверть века назад. Я захлопнул том, взял другой, третий… пока не пересмотрел все. Библиотека Кэтрин была подобрана со знанием дела и, судя по потрепанности, использовалась многократно, хотя не всегда по прямому назначению. Едва ли можно было найти хоть одну главу без заметок на полях, писанных чернилами – или, по крайней мере, какого-то текста, похожего на заметки, – которые покрывали каждый оставленный печатником пробел. Некоторые фразы вовсе не имели продолжения; другие скорее напоминали дневник, который велся неровным детским почерком. Вверху пустой страницы (представляю, какое это было сокровище для той, что собиралась ее заполнить) я с большим удовольствием обнаружил прекрасную карикатуру на моего друга Джозефа, выполненную несколькими, однако весьма выразительными штрихами. Во мне тут же пробудился интерес к этой неизвестной Кэтрин, и я взялся разбирать поблекшие иероглифы.