– А моя ещё в куклы играет, – спокойно отвечала бабуля.
Элла усмехнулась, бросив на меня презрительный взгляд. Тётя Алла скривила губки:
– Ой, мы уж и забыли, что такое куклы… Что ж, рада встрече! Заходите к нам, дорогая Прасковья Фёдоровна! И ты, девочка, приходи – Элька любит подружек. Правда, дочь?
Элла надменно покачивала ногой, поставленной на каблук, а я представляла, как она рассказывает «любимым подружкам» о позоре «вождя» враждебного клана.
Два дня я потом не появлялась в своём дворе. Мимо двора чужого старалась не ходить до самого отъезда…
Сказать по правде, я даже не рассердилась тогда на бабулю. Мне было просто её жалко. Она простодушно ляпнула глупость, выставила на посмешище себя и меня – и не поняла этого. Бабуля была совершенно беззащитна и бесхитростна.
В Майкопе, помимо меня, огнепоклонников не водилось. Когда мы играли в «пещерных людей» и «разводили костёр» на лужайке, это был всего лишь бутафорский «очаг», выложенный камешками. И я понимала, что нельзя даже заикнуться о настоящем костре. Даже если мы с подругами удерём далеко-далеко со двора, на крутой берег речки Белой.
Там, у Белой, иногда жгли костры. Но это делали взрослые студенты, юноши и девушки, которые курили, как тётя Генриетта, и носили спички в кармане брюк. Они могли ими чиркать, когда только захотят, – так же, как другие счастливцы способны каждый день объедаться мороженым, не боясь заболеть с температурой.