Плескалось вино янтарное,
Лежали кружком сардинки…
Звенела струна гитарная
На дружеской вечеринке
И кто-то глотал и жмурился
«Под шубой» салат со свеклою,
А песня рвалась на улицу,
А песня звенела стёклами,
И было в ней что-то сложное,
Хоть вроде простая, всё же
Надрывное и тревожное,
Ну, просто – мороз по коже.
Так, вроде – литературное,
И люди вокруг культурные,
Но явно, что не амурное,
И точно – не подцензурное.
Неслись облака всклокочено
Прохладным колымским летом,
И «Кадиш» читался Корчаком
Над мёртвым Варшавским гетто,
Ну, было бы всё, как в опере —
Про званья и про регалии,
А то про каких-то оперов,
Про Клима да про Фингалию.
Про лица людей усталые
Пел автор, начхав на моду,
Про зеков, Сучан и Сталина,
И – надо же! – про свободу!
Ну столько там было тёмного
И столько там было светлого,
Что лучше бы пел вне дома он,
Ведь темы-то все – запретные!
А тут – как по сердцу трещиной
И чудится запах гари…
– Кто это? – спросила женщина,
И кто-то шепнул ей: – Галич!
Ах, те времена суконные,
То грозные, то бессильные.
С отдушинами кухонными
И лидерами партийными.
О сколько мы с вами прожили
Напрасно года растратив
Под кислыми теми рожами,