Многотрудные, загорелые в тёмное бабкины руки со слегка узловатыми пальцами, гладили разложенную на коленях лоскутную торочку. Бабка, глядя на пляшущий в печи огонь, на ощупь перебирала пальцами лоскуты одеяльца: какие-то оглаживая, проходя мелкими движениями, а другие, будто нащупав что-то, разравнивала и разминала подольше.
Чуть тревожно тикали старинные ходики. Немного потемневшие гирьки и цепочки висели всегда в одном положении, поскольку никто часы не заводил. Они «шли» сами, мерно отсчитывая время, отведённое на самое главное в жизни, и никогда не показывали часы, совпадающие со временем суток. Под облупившейся местами краской верхнего слоя проступали следы росписи циферблата, рассчитанного на такое исчисление времени, какого, казалось, и существовать-то никогда не могло.
Ещё ходики служили кельей язычнице-кукушке. После того, как однажды бабка Манефа защитила их от посягательств заезжего собирателя древностей («…костьми лягу, а не отдам!»), кукушка завершила тысячелетний обет молчания и стала, хоть и редко, возвещать «аки оглашенная» приближение особого момента, времени, мига, сига…
Вот и сейчас, как только на пороге появился вернувшийся с глиняным горшочком Дед, кукушка заворошилась в своей обители, «с ноги» распахнула дверцы окошечка ходиков и чуть сипло намекнула:
– Ку-ку!..
Единственный сохранившийся её глаз из огранённого кровавика смотрел прямо во внутреннее Око каждого из стариков одновременно. Значительно и глубоко.
– Вота и маковку нашу привезли, – тихо сказала бабка, беря у Деда из рук горшочек с целебным веществом и ставя его в печь.
И тут же совсем сгустившиеся сумерки прорезали два луча фар, мельком осветив избу через окошки. Ещё через минуту в дверном проёме возникли фигуры мужчины и женщины: она, будто в изнеможении, прильнула к дверному косяку, он – бережно держал на руках девочку лет трёх. Её светло-льняные волосики и тоненькая левая рука висели безжизненно. Взгляд бессмысленно блуждал по бревенчатым стенам и потолку. Большие серо-голубые глаза казались тёмными и без дна. Через них можно было заглянуть в бесконечность мироздания.
– Помогите! – выдохнула женщина. – Дочка умира…
У неё перехватило горло – горечь невыраженного чувства застряла в нём огромным комом, и молодая женщина без сил опустилась на порог, будто большая раненая птица.