«Этак они снимут с меня всю кожу! – вяло подумала я и, растянувшись на полке, закрыла глаза и представила перед собой взгляд Серёжи. Мы летели в вальсе. – Почему он не хочет танцевать со мной танго? Сам сказал, что я танцую хорошо… нет, он не сказал хорошо, он сказал, танцевать с тобой удовольствие… – Я стала вспоминать кадры с танго из фильмов, видеоролики с записью танго. – Серёжа прав, танго – это не кружение на счёт раз-два-три… я не справлюсь…»
Из полудрёмы меня вызвала та же банщица, и тем же способом, бесцеремонно вертя, как игрушку, повторно принялась растирать меня. Кончив, вылила на меня ведро чистой воды и в первый раз взглянула, как на человека – в первый раз посмотрела мне в лицо. Я рассмеялась.
«По-видимому, люди для неё делятся на два типа: чистые – с этими можно общаться, и объект для работы – эти ещё недостойны общения». Продолжая смеяться, я поднялась с полка. Женщина тоже засмеялась, она была моего роста и, хохоча, сотрясалась животом. Во рту у неё не хватало нескольких зубов, оттого улыбка получалась ещё более весёлой. Я обняла её большие плечи и расцеловала в обе щеки. Она при этом хлопала меня по голой попе то одной, то другой ладонью и приговаривала:
– Мужчины любить не будут, такая худая. Надо, как я! – И банщица звонко хлопнула себя по бедрам, облепленным мокрой тканью халата.
Я поблагодарила её за старания. Она покивала, продолжая улыбаться редкозубым ртом.
Дальше Айгуль привела меня в массажный кабинет. Массажистом оказался мужчина небольшого роста с хмурым и даже мрачным лицом. Айгуль тотчас успокоила:
– Снимайте халат, он слепой.
Похохатывая над её милой непосредственностью, я легла на массажный стол. Массажист долго и мягко разминал мои мышцы, согревая их; неспешно погружаясь пальцами всё глубже, разминал, разминал, разминал, убирая напряжения и зажимы. Я старалась запомнить новое ощущение свободы тела, чтобы потом, когда встану, пойду, сяду, по привычке не заблокировать себя снова. Когда слепец кончил и поклонился, я тоже поклонилась в ответ. Да что толку? Я видела перед собой затянутые веками пустые глазницы. Я взяла его жилистые и узловатые руки в свои и крепко пожала. По его щеке покатилась слеза. «Глаз нет, а слёзные железы работают. Он добрый, а лицо у него хмурое потому, что он об этом даже не догадывается. Никто ему об этом не сказал».