И что? Он хоть когда-нибудь завидовал своему другу? Да ничего подобного! А в этой квартире, где Денис пил сейчас коньяк и где он жил когда-то вместе с родителями, к Максу относились как к родному! И Денис, подумав об этом, скривился и поставил коньячный бокал на подоконник.
Ну, мог ли он при поступлении в университет предполагать, что его друг – его брат! – через десяток лет проклянет его и пообещает уничтожить дело всей его жизни? Дело своей жизни, если уж на то пошло. Вот только…
– Без шансов, – сказал Денис громко, но ни к кому не обращаясь: в квартире он жил теперь один.
Его родители давно съехали отсюда. Перебрались из этого города – самого отвлеченного и умышленного на всем земном шаре, как написал о нем Достоевский, – в иные места. Перебрались – поврозь. Но и сам Денис не прогадал: никому бы и в голову не пришло, что он станет жить в своей прежней квартире – там, где прошло его детство. Никто не искал его здесь – ни бывшая жена, ни те, кто жаждал сделать его объектом своей вендетты, ни даже Берестов.
– Без шансов, брат, – повторил Денис. – Есть только один человек в мире, который мог бы уничтожить «Перерождение». И этот человек – не ты, гений. Это я – твоя бледная тень. А я, уж конечно, уничтожать своё не стану.
И тут на столе у него зазвонил телефон – проводной, громоздкий, стилизованный под двадцатый век. Мобильные аппараты были запрещены к применению еще десять лет назад, и официально их ни у кого не осталось.
– Он там, – произнес голос в трубке. – На сорок восьмом этаже.
7
Максим смотрел, как на дисплее возникает его собственное лицо – такое же, как на изорванном портрете из холла. Молодой гений говорил:
– Герой Эдгара По спрашивал когда-то всеведущего ворона о своей умершей возлюбленной:
Отвечай душе печальной: я в раю, в отчизне дальней,
Встречу ль образ идеальный, что меж ангелов всегда?
Ту мою Линор, чье имя шепчут ангелы всегда?1
И ворон, беспощадный в своей правдивости, отвечал ему: больше никогда. Так было – на протяжении всей земной истории.
Камера отъехала назад, и стало видно, что Берестов стоит посреди лаборатории: в коротком белом халате, похожем на кимоно, и в джинсах.
– Но больше этого не будет, – проговорил он. – Больше – никогда.
Двумя руками он поднял вверх продолговатый сосуд, блестящий, словно ртуть. Длиной всего в пятнадцать сантиметров, он был довольно увесистым, и Берестов держал его за верхнюю и нижнюю части – как рог с вином. Сосуд напоминал колбу Бунзена – только цилиндрическую, скругленную сверху и снизу, и с острием на боковом отводе. На поверхности колбы чернело несколько индикаторных окошек прямоугольной формы, в данный момент – пустых.