стала иконой для образованных геев от двадцати до сорока пяти.
Жером припарковал арендованную новенькую «Теслу» у станции метро «Круппштрассе», недалеко от ТЦ «Гессен» – большого крытого молла на краю города, с которым у Жерома была связана масса детских воспоминаний, в основном положительных. В начале каникул он с мамой часто ходил сюда в китайский ресторан, который уже давно прекратил свое существование. Свой последний ланч в этом полутемном ресторане с аквариумом Жером датировал 2004 годом. Это было заведение совсем из другой эпохи, но Жером сохранил о нем живейшие воспоминания. В последний Танин приезд он прошелся с ней по ТЦ «Гессен» и рассказал ей, как этот молл поменялся и какие выводы можно сделать по этим переменам об общих потребительских тенденциях. В девяностые годы посещение пригородного молла было популярным досугом зажиточных горожан, и в «Гессене» имелись даже дорогие бутики и рестораны, в которых люди охотно задерживались больше чем на полчаса. Во время своего монолога Жером так мечтательно произносил «утка в кисло-сладком соусе», словно испытывал жгучую ностальгию. Он сам отметил, что иногда рассказывает вещи, вряд ли интересные Тане. Таня сказала, что именно это его качество она очень ценит, ведь так мало людей делятся своими подлинными воспоминаниями, в которых обычно мало интересного, – в этом она видела структурную проблему, тесно связанную с глобальной экономикой. «Но у моего бойфренда Жерома Даймлера явно есть иммунитет к таким проблемам», – сказала она тогда в ТЦ «Гессен» и улыбнулась Жерому. У Жерома от этих слов сладко засосало под ложечкой, и он поцеловал Таню в губы.
На самом деле Жером никогда не чувствовал в себе никакого иммунитета. Мир вокруг постоянно занимал его внимание. Причем в нулевые годы, в возрасте примерно с двадцати до двадцати пяти лет, общество напрягало его сильнее, чем сейчас. Раньше, когда он видел ссору матери и ребенка, он сначала ставил себя на место ребенка, а потом думал, что бы сказал на месте матери. Обе позиции казались ему неприятными. Теперь же ссоры мам с детьми не вызывали у Жерома никаких мыслей. Он спокойно сохранял дистанцию по отношению к внешним явлениям, не утрачивая при этом эмпатии; теперь ему было даже легче понимать проблемы других, он стал честнее и добрее, но прекратил страдать от погружения в чужие роли. Его качество жизни улучшилось, и он вспоминал об этом всякий раз, когда рисковал скатиться в ностальгию. А ностальгия – это всего лишь пассивный рефлекс, вызванный дефицитом идей, – так однажды сформулировала его мать, по-английски и более десяти лет назад.