Мы быстро нашли то, что нам было нужно. В северной части имения, в диком ландшафте старых дюн, уже покрывшихся травой и деревьями, но еще соседствующих с холмами голого, сыпучего песка, оказался небольшой двухэтажный павильон, выстроенный недавно и уже в новом стиле, он как раз подошел к нашим вкусам.
В этом одиноком домике мы провели с Норсмауром целых четыре зимних, ненастных месяца, много читая, но мало разговаривая и встречаясь друг с другом почти исключительно в часы принятия пищи. Вероятно я и больше бы здесь прожил, но в один мартовский вечер мы совершенно неожиданно, в первый раз в жизни, поссорились. Помню, в пылу спора, Норсмаур не в меру повысил голос, а я, надо полагать, в долгу не остался и уязвил его колкой фразой.
Вдруг Норсмаур вскочил со своего стула и бросился на меня с такой стремительностью, что я еле успел стать в оборонительное положение. Пришлось, говоря без преувеличения, буквально защищать свою жизнь. Мы были почти равной силы, и он нападал с такой яростью, точно черт в него вселился. С величайшим трудом удалось его усмирить.
На следующее утро мы встретились так, как встречались каждое утро, как ни в чем не бывало, но я счел более деликатным, – да признаться, и более благоразумным, – заявить ему, что уезжаю. Он меня не удерживал, и я в тот же день уехал.
Девять лет спустя я снова очутился недалеко от Граден-Истера.
Я путешествовал тогда по Англии в одноконной телеге, с походной палаткой и небольшой переносной печкой для моей незатейливой кухни. Сам я целый день шел пешком около телеги. Вечером я распрягал лошадь и устраивал ночевку, по возможности в уединенном месте, в какой-нибудь ложбинке между холмами или в кустах, если только вблизи не было леса.
Кочуя таким образом, как цыган, я посетил самые безлюдные и дикие области Англии и Шотландии. Никто не беспокоил меня письмами, так как я по-прежнему оставался без друзей и знакомых, а теперь, даже без постоянной или хотя бы «главной квартиры», если не считать таковой контору моего поверенного, от которого я два раза в год получал нужные мне деньги из моего годового дохода.
Этот образ жизни я считал верхом блаженства и совершенно серьезно думал, что весь свой век проживу в вольных кочевках, пока не стукнет смертный час, и я свалюсь в какую-нибудь придорожную канаву.