“Черт, учитывая, во что нам обошлась эта тусовка, мог бы и врубиться”, – проворчал себе под нос атташе по культуре. Заведующий отделом книги лениво попытался защитить Меселя, все равно он завтра утром улетит обратно.
Вернувшись в Париж, Месель сел писать, словно под диктовку, и неподконтрольный ему автоматизм этого процесса вверг его в бездны ужаса. Книгу он назовет “Аномалия”, и она станет седьмым его произведением.
За всю свою жизнь я не совершил ни единого поступка. Я знаю, что меня, напротив, изначально сформировали именно поступки, и ни одно свое движение я не контролировал. Мое тело довольствовалось тем, что оживало между строчками, не мною начертанными. Какая все же наглость мнить себя хозяевами вселенной, притом что мы всего-навсего идем по пути наименьшего сопротивления. Предел пределов. Ни один полет никогда не развернет наше небо.
За несколько недель Месель-графоман заполнил страниц сто в том же духе, лавируя между лирикой и метафизикой:
Устрица, выстрадавшая жемчужину, знает, что сознание – это только боль, в сущности, оно всего лишь наслаждение от боли. […] Свежесть подушки всякий раз отсылает меня к бесполезной температуре моей крови. И если я дрожу от холода, то потому, что, кутаясь в теплый мех своего одиночества, я не в состоянии согреть весь мир.
Он уже несколько дней не выходил из дому. В последнем абзаце, обращенном к издательству, он говорит о том, до какой степени этот опыт дереализации, по сути, невыносим:
Я никогда не понимал ни как изменился бы мир, если бы меня не существовало, ни к каким берегам я бы его переместил, если бы мое существование было более насыщенным, мне невдомек, каким образом мое исчезновение исказило бы его движение. Вот я иду по дороге, чьи отсутствующие камни ведут меня в никуда. Я становлюсь точкой, в которой жизнь и смерть так близки, что сливаются воедино, и маска живого угасает на лице покойника. Сегодня утром, в ясную погоду, мне открывается вид на самого себя, и я такой же, как все. Я не прекращаю свое существование, но даю жизнь бессмертию. И наконец, я напрасно пишу финальную фразу, ибо она не ставит своей целью оттянуть этот момент.
Написав эти слова и отправив файл издательнице, Виктор Месель в приступе сильнейшей тревоги, суть которой ему никак не удавалось определить, шагнул с балкона и упал. Или выбросился. Он не оставил прощальной записки, но весь его текст – прелюдия к роковому прыжку.