Противостоять совокупному напору вождей и масс братья-режиссеры со всей их старорежимной внешностью все же не смогли. Комиссар хоть и держался соколом, хоть и переломил и обтесал народного любимца, а по очкам проиграл ему с разгромным счетом (хорошо хоть, в анекдотах остался как образец здравого смысла и алкогольной независимости). Чапай – вылетающий наперерез казачьей лаве по параболической траектории неуч, бузотер, охальник и плут – заслуженно возглавил все возможные рейтинги популярности. Только когда Фурманову удалось его причесать и переодеть во френч, белые смекнули, что амба, их взяла, кончилось волшебство и нет больше сказочного богатыря Василь Иваныча, который одной шашкой и чугунком с картохой закидывал целые офицерские батальоны. Тут и конец настал легенде, а может, наоборот – начало. Три песни пел Иваныч – все три не допел. Утопили его, как Ермака в речке, на гостеприимной казахской земле (город Лбищенск, ныне Чапаев, это, между прочим, территория Западного Казахстана – так что русский народный герой ныне покоится в чужой земле).
Раньше-то на распоясанного Василь Иваныча с антоновкой за щекой и рубахой из порток – руки у них были коротки.
Не тронь дичка, проклятые мичуринцы.
Всё за сибирскую корону
«АдмиралЪ», 2009. Реж. Андрей Кравчук
У Довлатова была легенда о горском дедушке, полном вселенской гордыни человеке-кремне, который всем стихиям наперекор, в молниях и ураганах орал с утеса: «Какэм! Абанамат!» – и грязно ругался.
Таким же эпическим iron-мэном, мистером Ice, фольклорным могиканином был адмирал А. В. Колчак, которого логика вечных дерзаний, противохода и склоки занесли на исторически неправую и заведомо проигрышную сторону в гражданской смуте. Обогнувший земной шар через Арктику, рубивший торосы, тянувший лямку нарт заодно с обессилевшими собаками, этот джеклондоновских статей полярник был воистину персонажем черного комикса, мрачным Корто Мальтесом, что чуть наискось, с наклоном вперед, стоит в реглане с руками за спиной на скособоченном мостике среди девятых валов. И дивно хорош в минуты затишья на пустынном Берегу Скелетов, у «максимовского» пулемета на штативе, с высокой по-эсэсовски тульей командирской фуражки, в гордом гумилевском одиночестве на ветреной вахте. Романтический темперамент требовал вызова, душевного раздрая, черной меланхолии и плохого конца. Корсар, Колумб, противленец, Овод, полевой командир чужих революций, Колчак был слишком индивидуален, слишком инфернально красив для патриотической иконы, которую любят лепить из надломленных фигур русского прошлого былинники Первого канала.