Ян слушал с непроницаемым лицом, наматывая на ус. Бартоломео, хоть и попал в чужой мир, где многое ему было непонятно и требовало пояснений, создавшуюся ситуацию просёк сразу. Она вызывала оскомину как от повторяющегося, вечного, неумирающего, осточертевшего порока, стандартного беса всех мировых тиранов, дорвавшихся или рвущихся к неограниченной власти. Друзьям даже не надо было переглядываться, чтоб убедиться в едином мнении, но согласовывать действия пока было рановато. Только Остроух нетерпеливо перебирал лапами, не смея ни зарычать, ни заскулить.
– Шилак был сильный ведун, – согласился вождь, останавливая хождение и пропуская мимо ушей упрёки, – уважаемый, но ведь до того, как он ушёл к пращурам, его всё одно никто не боялся. Умелый знахарь, по звёздам предрекать горазд был – и только. Ты не его место занял, а проторил свой путь. Таких умений не припомнят наши старейшины, хотя хранят в памяти древнейшие были, дивные и пророческие, – и вдруг оборвал рассуждения. Решил, видимо, что достаточно уговаривать упрямца, пора переходить к действиям. – Короче, ты покуда останешься тут. Поразмысли. Убить тебя я всегда успею. А то, что сказал сейчас, – не пустые слова! Согласишься – сделаю тебя старшим над всеми, только мне подчиняться будешь. Все будут тебе угождать да веления твои исполнять. Ну как? Заманчиво? То-то! А заартачишься – пеняй на себя! Моя рука не дрогнет.
Толкнув дверь, Карачум широко шагнул за порог, оставив пленника связанным. Такому умельцу оставлять свободные руки опасно. Два воина, ожидавшие вождя снаружи, подбежали сразу.
– Щенка беречь пуще глазу! – кивнул вождь на хижину и зашагал прочь. – Не досмотрите – шкуру спущу! – крикнул он, обернувшись.
Оставшись один, связанный волхв разогнул ноющее тело насколько смог, оглядел хижину. Харлиссы, не знавшие прежде забот по строительству домов, осваивали новое ремесло основательно, брёвна стен очищены от коры, гладко отёсаны и подогнаны плотно, так что лезвие ножа (где бы ещё взять его!) не вогнать. Высоко от пола – прямоугольник окна, открытого для ветра и солнца, которое уже не стояло высоко, его мягкий золотистый свет умиротворённо лился в проём сруба, разбавляя гнетущий полумрак. Но избушка крепкая, новая, даже крысы не успели ещё подточить брёвна и нарыть ходов. К тому же тугие кожаные ремни… Самому не освободиться. О ноющих ссадинах по всему телу, оставленных наёмниками, разозлёнными его сопротивлением (уж они отыгрались на нём от души, когда удалось связать), он старался не думать.