Невероятно, скажете вы. Но тем не менее все это правда. Такая же правда, как и то, что сейчас я заточен в чреве громадной рыбы. Я с вами честен. Я мыслю рационально. Я абсолютно спокоен сейчас, когда пишу эти строки и умоляю вас: представьте себе, что вы завели глиняную кружку вместо сына! Вообразите, будто чайная ложка – ваша дочь! А ножки стула – ваши двойняшки!
Оно – имею в виду деревянное изделие… я же именно так о нем и думал, уж простите – оно этого не понимало. Оно же не имело никакого представления о нашем мире, о его опасностях. Сей изъян я обнаружил у него в первую же ночь его существования.
* * *
Оно обладало голосом, да-да, в самом деле. На следующее утро, вернувшись домой, оно со мной заговорило.
Здесь я должен добавить: в первую ночь его жизни я был вынужден спать вне дома.
То есть я был заперт. Потому что вышел из себя.
В тот первый вечер, после того как я его вырезал из соснового полена и сразу потерял, я ринулся его искать. Я искал его повсюду в городе, гадая, как эта деревяшка умудрилась от меня сбежать, и еще о том, что же я потерял – своего деревянного мальчугана или, по правде говоря, свой рассудок.
Наконец я нашел его на какой-то улочке. Он являл собой странное зрелище, весьма неуместное для городка Коллоди, в провинции Лукка. Но тем не менее он там стоял. Я не знал, как к нему подойти, и выбрал самый безопасный вариант: подкрался сзади. И как только я вцепился в него обеими руками – одной обхватив за середину туловища, а другой прикрыв рот, – я поднял его и понес домой.
Но он стал вырываться, этот бесенок. Но и я стал сопротивляться, боясь снова его потерять. Деревянный озорник куснул меня, и я отдернул руку. Он издал обиженный вопль. И я тоже завопил. Я… заговорил с ним. Я был, понимаете ли, очень расстроен. Я был зол. Он же был моим. В тот вечер я, безусловно, подражал своему отцу, отцу, которого потерял и чьи крики все еще тревожат мою память.
И тут к нам стали сбегаться люди и интересоваться, что случилось, да-да, они такие, и вскоре там собралась целая толпа соседей и зевак. И все в один голос кричали, что я жестокий человек и сколько ужасных страданий ждет моего бедного, хоть с виду и странного, сына, когда мы окажемся вдвоем за запертыми дверьми. Ими двигал гнев любви и страха. Яростное желание защитить. А затем в толпе появился полицейский и вслушался в то, что говорили люди. Он не был лишен сострадания. И мой сын – не вполне осознававший происходящее – получил свободу, а я отправился в тюрьму. Люди и полицейский оказались на его стороне! На стороне деревяшки! Против меня!