Хелер пишет о деистах, что «их богом был Другой Бог герметиков и гностиков, также известный иногда как Deus Absconditus, «бог, который ушёл прочь»»[11]. Хотя масоны и отождествляли (на словах) своего великого архитектора с христианским Богом, этот отсутствующий инженер, творение которого далеко от совершенства, больше напоминает демиурга из гностического мифа, чьи несовершенные разработки могут быть превзойдены человеческим разумом. А это уже почти трансгуманизм. Во всяком случае, масоны-деисты привнесли в современное светское общество то, что историк Дэвид Ноубл называет «религией технологии».
Среди самих трансгуманистов нет единого мнения относительно религиозного происхождения их идейной платформы. К примеру, «итальянский космист» Джулио Приско утверждает, что трансгуманизм является скорее «антирелигией», дескать, трансгуманистическая духовность, сохраняя многие из преимуществ религии, лишена её недостатков. Джулиан Хаксли характеризовал трансгуманизм как «религию без откровения». И хотя многие спорят с этим, в целом в кругах транслюдей религиозный язык очевидным образом присутствует. Особенно ярко проявляется это в представлениях о «Сингулярности», переживания которой зачастую граничат с мистическим экстазом.
Раймонд Курцвейл представляет себе сингулярность как исполнение древнего религиозного чаяния, а именно – избавления Вселенной от страдания и неведения и превращения её в самосознающее целое[12]. «Когда мы насытим материю и энергию Вселенной интеллектом, они «пробудятся», станут сознательными и высокоразумными. Это так близко к Богу, как только я способен себе представить»[13]. В одном из интервью на вопрос о Боге Курцвейл ответил весьма красноречиво: «Его пока нет».
Действительно, для некоторых трансгуманистов Сингулярность заменила божество, превратилась в идола технопоклонства, олицетворения чуда саморазвития и эволюции как «самоподдерживаемых изменений» (термин Э. Хагена). Без идеи Сингулярности как некоего математического эквивалента торжества истории, воцарения Мессии («Сверхразума») – смысл трансгуманизма как пропагандисткой технологии во многом улетучивается. Весьма характерная черта трансгуманизма – его центральная «святыня» была сформулирована как идея не в уме прозорливого учёного, а в причудливом воображении фантаста Вернора Винджа. (Хотя идея эта и витала задолго до него, например, в беседах фон Неймана и Улама в 50-е гг.) Вторая характерная черта – это «святыня», а вместе с ней и подавляющее большинство идеалов трансгуманизма – мнимые, отсутствующие, ожидаемые сущности. А если какие-то из них и воплощаются на практике, они не приводят к тому чудотворному эффекту, который вчитывался в эти ожидания.