– Простите, Виктор Степанович, вы уверены, что вовсе не внушаете себе опасения, в себе самом их не плодите, и что удар неизбежно обрушится на…? – Иван Александрович не успел договорить.
Так как его собеседник успел изменить свободную позу на более привычную для мужчины: обе ноги теперь упирались в пол, и обе руки так же упирались ладонями в колена. Он внимательно слушал доктора, но явно не был согласен с ним, потому-то и оборвал его. Несмотря на внешнее растрёпанное и дырявое состояние, он был человек уверенный в себе, импульсивный, горячий, всегда действовал резко, без промедления, и как он сам выражался «не теряя ни минуты на бестолковый спор».
– Обязательно обрушится! Оппозиция всегда под ударом, всегда раненая после предоставленного ей права голоса, а иначе она никакая не оппозиция, а знаете, так, мусор, – в его словах чувствовался горький гнев.
Можайский поверил ему – он рассказал ему про первую помощь, про разницу между сотрясением головного мозга и ушибом головного мозга, про важные клинические симптомы, когда врачебная помощь требуется срочно. Он говорил размеренно, оперируя медицинскими терминами, и сразу переводил их значения на доступный для пациента язык. Виктор Семёнович Ледяев хоть и полагал, что всё давно понял про молодого врача, да и не всё, он проник в глубокое его сердце, но даже почти устыдился его терпения и искренности.
Вечером того же дня Иван, сидя за столом у себя на кухне, вспоминал загадочного оппозиционера, ранее ему не приходилось задумываться о противостоянии власти и народа, отчего ему вдруг неожиданно стало неприятно. Затем он вспомнил своё прежнее тёплое место в родительском доме и ещё долго изучал новостные порталы, согнувшись перед светящимся экраном ноутбука. Уснул он во втором часу ночи.
В этот же самый час, когда Иван Можайский отдался на волю сна, на другом конце города, в окне тринадцатого этажа всё ещё горел свет. По комнате ходил взад-вперёд высокий мужчина, припав ухом к телефону и чётко жестикулируя свободной рукой, он то опускал ладонь вниз, то снова, оттопырив широко в сторону большой палец, поднимал её вверх, тем самым, видимо, стараясь показать смену положения, может быть, своего, а может, чужого. Этот мужчина, как читатель уже наверняка догадался, был Ледяев Виктор Степанович. Он разговаривал по телефону со старшим братом. Беседа происходила в неловкой для обоих форме, и потому каждый находил сказанные ему слова паразитарными и не в меру ядовитыми, себя же самого, чей язык осмелел настолько, что жалил теперь родное плечо, некогда подставленное очень вовремя, выродившимся человеком.