Не пришлось бы тебе, сука,
Поработать Танечкой.
Продолжая линию с Владимиром Семеновичем: «и припадочный малый, придурок и вор, мне тайком из-под скатерти нож показал». Не факт, впрочем, что они что-либо реальное затевали, очень может быть, что всего лишь попросту от излишнего восторга-энтузиазма демонстрировали urbi et orbi свою только что упомянутую триединую сущность. Однако, если пословица «береженого Бог бережет» и приложима к каким случаям, то как раз к таким. Связываться с этой – сильно ослабленной пьянкой, конечно, но немалой и, очевидно, без тормозов, зоной воспитанной группой – ох, не здешняя была в их частушках терминология – абсолютно не стоило.
А чтобы себя похвалить, можно и так сказать: как учат нас все гуру восточных единоборств, а я немало брал у них уроков, – схватка предотвращенная есть схватка выигранная. Короче говоря, я незаметно простился с Виталиком и Наташей («Не разочаровался?» – ехидно спросила она. «Нисколько», – ответил я; они тоже вот-вот собирались уходить), взял свой рюкзачок с палаткой, ковриком и спальником (а я с самого начала полагал сегодня лечь спать на природе, квартирку опять страждущим до утра уступил) и ушел.
Настроение было поэтическое. Перед уходом я в уме сложил ответ ребятам:
Да, я парень гонористый,
Не свалял я ванечку.
Так, как я, вам и не снилось
Поработать с Танечкой.
Публичное исполнение его не предусматривалось. Я ушел далеко, за несколько километров от клуба, вдоль Летоси вниз по течению. Шел я берегом реки, и поначалу все за ней гудело стонами, всхлипами, воплями… иногда и криками, и слезными просьбами.
Поднял мокрые женские трусы, упавшие, надо думать, с куста на том берегу и сюда течением прибитые. Как узнать, чьи? Новенькие, сексапильные, видимо, специально под Летось купленные. Большого размера. Настроение не проходило:
Лето́сь, Лето́сь,
знаешь небось,
где чей подарок…
Поигравшись со строчкой к трусам трусы и не удовлетворившись результатом, закончил:
К тряпью тряпье:
Мое, твое —
И вот и красив он, и ярок.
По мере того, как я уходил от клуба, все затихало. Впрочем, и по времени период бури и натиска уже угасал, передавая эстафету тихому радостному бытию с костром и гитарой, ее далекие трели уже доносились. Разумеется, бытие это, как неугаснувший совсем костер, будет все время прерываться новыми всполохами любви, но уже другой –