– Как бы там ни было, медаль вы мне присудили, – констатировал я необидчиво. – Значит, есть ещё порох в пороховницах, верно?
– Неверно, – Лена печально посмотрела мне в глаза, словно приглашая совместно пригорюниться над моей творческой несостоятельностью.
– Почему?
– Потому что большинством голосов принимали решение. Но я голосовала против.
– Да и ладно, – мне не хотелось спорить. – Жара… Фуршет-то хоть будет после мероприятия?
– Не знаю.
– А может, пока суть да дело, пойдём выпьем пива?
– Потом, – отрезала она. – Сначала получи свою медаль.
Людям не стало бы лучше, если б исполнились все их желания – по крайней мере, так считал Гераклит. Наверняка с тех пор как прозвучало это утверждение, нашлось немало желающих его оспорить. Однако я не в курсе мнений оппонентов эфесского мыслителя; да и к чему загружаться дискурсивными нагромождениями седой старины, если после Гераклита на сей счёт Аристотель подобрал куда более универсальную гному: надежда – это сон наяву.
Впрочем, она меня не оставляла.
Я имею в виду надежду. Которая касалась чего-нибудь прохладительного. Или горячительного. Или – сам не знаю – чего-нибудь ещё разэтакого. Потому что фантазия у меня богатая.
***
Я покурил на ступеньках перед входом в описанный выше просвещённый парадиз. В стёкла моего сознания тепло моросил глуповатый дождик экзистенциально распотрошённого мира, и я никуда не торопился. Однако сигарета подошла к концу – как ей и полагалось, за гораздо меньшее время, нежели требуется для любострастного соединения двух разнополых единиц живой материи – и я, щелчком отбросив окурок в белый свет как в копеечку, вернулся к текущему вектору событий. Ещё немного пошлындрал по наполненному людским чириканьем вестибюлю, сделал со скуки афронт незнакомой девице предложением пойти на пару взорвать «косяк» во дворе, а потом пробрался в зал, уселся рядом с Леной Лобановой в боковом ряду и приготовился терпеливо париться в душном помещении столько, насколько хватит моего терпения.
Прошло пять минут… десять… двадцать… Я парился и парился, ощущая, как накопленный годами кропотливого эпикурейства подкожный жир перетапливается в пот, пропитывает одежду, стекает на стул, а со стула – на пол… пропитывает миазмами воздух… и обволакивает всё окружающее пространство липкой творческой похотью.