Помимо всего, что нам противостоит, есть еще Другое.
Я не злился за эти спицы на нее, мою маму, Лилетту.
Потому что всегда знал: это было не из-за меня. Из-за любовной истории ее отца с матерью моего отца. Когда я явился на свет, мама собиралась из-за этого уходить. Я стал ее путами. Предметом тревоги был не я, а эта невозможная, запретная история. С того момента, как я родился, меня больше не отвергали.
Лилетта, она часто повторяла: «Ты правильно сделал, что родился!»
Она говорила, что я как сорняк, что от меня невозможно избавиться.
Мне эти слова очень приятны, потому что они справедливы.
Верно, я как сорняк: расту везде и всюду.
Я так прожил всю мою жизнь.
И никакие гербициды не могут меня извести.
Я вырос быстрее остальных.
Глядя на фотографию школьного класса, где ты, дылда, выше всех на три головы, люди думают: «Но кто этот придурок? Сколько ему лет?»
А в маленьком провинциальном городке, если ты не такой, как все, перед твоим носом тут же захлопываются двери. Тем более если твой отец завел привычку спьяну валяться в канаве на деревенской площади.
Если ты нежеланный ребенок, если тебя отвергает добропорядочное общество, ты быстро можешь замкнуться в своей ненависти, в насилии, в несчастье. Это почти рефлекс.
Я мог бы разозлиться на весь свет, но этого не произошло.
Я всегда чувствовал, что поддаваться, злиться или пугать – не выход. Что не так добиваются признания.
Никогда не закрывался, оставался открытым, всегда улыбался.
Я был очень веселым ребенком. Внимательным, доступным, готовым слушать.
Готовым прислушиваться.
Любопытство и радость никогда меня не покидали.
Эта вера в жизнь.
Когда в школе мной вышибали дверь, я не принимал это близко к сердцу. Рядом всегда была собака, которая повсюду следовала за мной. С собакой мне было приятнее, чем с учителями. По крайней мере, пес был мне признателен, он видел, что я не желаю ему зла, я гладил его, а он вилял хвостом. Мы оба были счастливы. И этого было достаточно.
Я принимал жизнь по мере ее движения.
Я не вступил в банду. Я переходил от одних к другим, оставаясь одиночкой.
Одиночкой, который нуждался в других людях. И у меня уже было огромное желание Другого. Я общался с американцами, которые были в то время Другими в Шатору. У них были огромные машины, блестящие ботинки, от них приятно пахло мылом. В восемь лет я покупал у них сигареты и виски. Потом ехал к алжирцам, которые тоже были Другими в Шатору, чтобы предупредить их, когда узнавал, что намечается погром.