Стало ясно, что кроется ложь
В словах о том, что люди все – братья,
У других коль блага не возьмёшь,
То не сможешь создать своё счастье.
Испарилось понятие «честь»
Навсегда из его сознания,
Место главное заняли месть
И желанье иметь признание.
Теперь понял, что цели своей
Добываются лишь лицемеры,
Поднимаются те, кто хитрей,
Быстро вверх по лестнице карьеры.
Указав, когда ему на дверь,
Говорили, что здесь он не нужен,
Просыпался внутри него зверь.
Что был чувством обиды разбужен.
Так хотелось ему отомстить
Внёсшим в жизнь разочарования,
И заставить по счетам платить
Тех, кто был причиной страдания.
Кто с ним дружбу водить не желал
И все добрые намерения,
Незамеченными пропускал,
Обрекая отторжение,
Ненавидеть стал тех он людей,
Кто красивей или ростом выше,
Умом и физически сильней,
Иль, уехав в город, в люди вышел.
В том, что девушку потерял,
Свою мать теперь считал виновной,
Так как из-за пьянства её стал
Обрастать в селе славой недоброй.
Коль в обиду раньше не давал
За неё был готов идти в драку,
То теперь у пивной подбирал
И, кляня почём зря, вёл к бараку.
Она молча, уйдя вся в себя,
Шла сомнамбулой, будто оглохла.
До терпенья края дойдя,
Он кричал – «Да скорей бы ты сдохла!»
А она бормотала: – «Сын мой,
Мне самой всё здесь так надоело,
Что готова лечь в землю живой,
Чтоб не видеть больше света бела».
За ему причинённый позор
К ней испытывал отвращение,
Расти стала меж ними с тех пор
Стена стойкого отчуждения.
Покупал он водку каждый день,
Поясняя, что мать попросила.
– А ведь пьёт Дарья только «Портвейн», –
Удивлялась продавщица Зина,
Но как ходят, видя, желваки,
Начинала шутливо смеяться: –
– В деле сём, говорят знатоки,
Могут часто привычки меняться.
Вид Степана в ужас привести
Мог в момент спорного инцидента,
Хотел будто не правду найти,
А убить своего оппонента.
Взгляд тяжёлый, налитый свинцом,
На лице бесчувственно-каменном,
Будто молнии сейчас и гром
Метать станет он в гневе праведном.
Напрягалось тело его так,
Что само орудием казалось,