– У нее ужасный почерк, да? – спрашивает он, и когда я перевожу взгляд с записки на него, я вижу Эрика, мужчину, который привел меня в парк развлечений. Он улыбается, и эта маленькая жестокость повисает между нами в воздухе. Я вижу, что ему немного не по себе от этих слов, и он облегченно выдыхает, когда я улыбаюсь в ответ.
– Это даже на английский не похоже, – замечаю я и мысленно подвожу итоги месяца, который мы провели, следуя правилам: во-первых, к моему огромному сожалению, второе свидание не заканчивается сексом. За всю ночь я съедаю только пару кусков хлеба, запивая их джином. После бара мы выходим в темноту ночи и пристаем друг к другу в парке. Тот факт, что мы оба во мраке словно тени, провоцирует нас на откровенность, и я рассказываю ему, что иногда на выходных лежу на одном месте и не двигаюсь, пока мне не приспичит в туалет или не пора будет на работу, а он говорит, что стерилизован, и мы смеемся, потому что правило первое гласит: мы не можем заниматься незащищенным сексом. Но, отсмеявшись, Эрик замыкается в себе, чему способствует еще и количество выпитого, и мы смотрим, как через полночный Вашингтон-Сквер проплывает невеста – ее платье и вуаль отливают голубым в рассеянном свете фонарей, – и я думаю о его жене, гадая, правша ли она, переживает ли из-за своего почерка, или она такая красивая, что об этом ей беспокоиться не приходится.
И когда Эрик поворачивается ко мне, кажется, что его глаза того гляди вылезут из орбит, из-за ветра, треплющего волосы, я вижу его залысину, напротив нас кто-то наигрывает «Mary Had a Little Lamb» в миноре, и вот тогда ему, кажется, удается на мгновение протрезветь и яростно обрушиться на мои губы, и наши рты движутся невпопад, поцелуй выходит слюнявый, несмотря на сухость от количества выпитого джина.
Я уверена, что на третьем свидании мы займемся сексом. Я бреюсь везде, прижимая опасную бритву к рукам и ногам под углом тридцать градусов, пока на мой район опускается вечер, и когда я приезжаю в клинику, он целует меня в шею, что-то шепчет на ухо, и мы оба сдаем анализы на инфекции, передающиеся половым путем. Эрик заметно нервничает и говорит мне, что не любит больницы, потому что они пахнут мочой и гардениями, а еще он боится смерти, и, теоретически, я тоже, но мне вслух признаваться в этом, учитывая нашу разницу в возрасте, было бы неловко, так что я говорю ему, что да, я бы не отказалась жить и дальше, мне, в общем-то, нравится. Но по большей части я надеюсь, что у меня нет хламидии, так что я пропускаю мимо ушей добрую половину того, что он говорит мне о своем страхе смерти, и замечаю брошюру с белым ребенком на картинке, а когда результаты анализов приходят отрицательными и мы идем за бургерами, я ничего не ем, потому что по-прежнему хочу заняться сексом, но все думаю об этом ребенке, о мягкости его черепа, и пока я вспоминаю о том аборте, что сделала, когда мне было шестнадцать, ему звонит жена, и он уезжает, потому что сегодня третье июля, нужно приготовиться к завтрашнему барбекю, и одно из правил гласит, что если она звонит, ему нужно ехать. Во время этого разговора из трубки доносятся звуки ее голоса, и он отвечает: «Ребекка, ну хватит, Ребекка». И между четвертым и шестым свиданием я лихорадочно пытаюсь пробить ее в интернете, но Ребекка Уокер – слишком распространенное имя, а Эрик, хотя и посвятил свою профессиональную жизнь оцифровке негативов, отказывается подчиниться неизбежной оцифровке своих мыслей, приемов пищи и местоположения (то ли в силу уверенного в своей правоте луддизма