– Я работаю с Ребеккой, – отвечаю я, и из всех возможных вариантов лжи это тот, поддержать веру в который я могу меньше всего. Мне кажется, что я замечаю в комнате Эрика, но это всего лишь лампа.
– Значит, воскрешаешь мертвых.
– Что?
– Ну, кто-то же должен делать грязную работу, верно?
– Ага.
– Не могу поверить, что они продержались четырнадцать лет.
– Кто?
– Ребекка и Эрик. – Он указывает на что-то над моей головой, и, повернув голову, я натыкаюсь на оставшийся незамеченным баннер с надписью «Кружевная свадьба». – Немного странно праздновать годовщину свадьбы. Хотя, наверное, это своего рода подвиг. Ты когда-нибудь обращала внимание на то, как они смотрятся вместе? Как будто животные разных видов, – продолжает он, и мы обмениваемся взглядами, пока до меня не доходит настоящий смысл разговора. Это тот тип беседы, который всегда зарождается на почве чужой удачи – шепотки недоверия, зависти. Поняв это, я расслабляюсь, улыбаюсь своему собеседнику и смешиваюсь с толпой.
Тусовщица из меня не очень. Вся эта музыка – обычно или выверенный до последнего трека плейлист в духе «А теперь то, что я называю музыкой», или подборка от кого-то, кто решил, будто это он открыл Portishead; все только и ждут, когда зазвучат медляки или начнется застенчивое пение в караоке, да оглядываются по сторонам, чтобы прикинуть число потенциальных участников, а под «Don’t Stop Believin’» или «Push It» оплакивают неизбежность регулярной колоноскопии. Все слишком близко и слишком мокро – крики в лицо, плевок в глаз от незнакомца, слюни в бокале, пролившееся вино, я пытаюсь избежать разговора с человеком, который особенно отчаянно старается не быть застигнутым на вечеринке в одиночестве. Это предрешено заранее – что я раз или два глубоко задену чьи-то чувства своими словами или выражением лица, и, конечно, буду об этом думать, когда поеду домой на метро, да и вообще буду вспоминать об этом постоянно, несмотря на то, что я старалась повеселиться и поддерживать легкий, ничего не значащий разговор, несмотря на то, что я не сплю и не могу просраться, а кто-то прямо в этот момент умирает – достаточно одной песни, которая выбивает у тебя почву из-под ног, и ты ничего не можешь с этим поделать.
Я стою на обочине чужих профессиональных интересов, накрахмаленных будто тугие воротнички, и пытаюсь проследить сюжетную линию портфолио незнакомца. А потом, когда кто-то погружается в дебри отчета о ремонте веранды на заднем дворе, попутно заводя речь о симпатии, которую мы все должны испытывать к правоохранительным органам, девочка в розовом парике поднимается по лестнице, и я вижу ее коричневое лицо, похожее на мордашку с упаковки майонеза Kewpie. Она поворачивается и смотрит прямо мне в глаза, и тут же становится ясно: наш зрительный контакт был ошибкой: она бросила взгляд на толпу внизу и не ожидала, что я буду на нее пялиться. Тем не менее, выражение удивления сохраняется на ее лице недолго; она отворачивается и продолжает подниматься по лестнице. Будто из ниоткуда появляется Ребекка.