– В семье не без урода. И в кого только такая уродилась? – вздыхала княгиня Неварская, пристально разглядывая неудавшуюся дочь. Жалости никакой к собственному чаду эта жёсткая женщина не испытывала: нежизнеспособных телят и поросят всегда без лишних сантиментов умерщвляли, дабы не тратить на них ресурсы, которые пригодятся здоровым животным. А слабых и хилых младенцев ещё сто лет назад спокойно приносили в жертву морю, прося у него полных рыбы сетей, хорошей погоды и многочисленный приплод. А ныне, вишь ты, цивилизованный век на дворе! И изволь теперь растить дочь, такую тщедушную, болезненную, страшненькую, и ломать голову – куда девать её по достижении брачного возраста. Засидеться в девках – великий позор и для островитянки, и для её семьи; найти же желающего на такой завалященький товарец, как хилая Ирла, – так это, наверное, на край света ехать надобно, да ещё и приплатить побольше, чтоб женишок, разглядев, какое сомнительное сокровище ему подсунули, не попытался вернуть княжну под отчий кров.
Но, видимо, судьба была у Таркина подбирать негодящих невест. Нет, свой резон, конечно, был в обоих случаях – в первый раз он женился по политическим мотивам, обеспечивая себе поддержку венценосного брата своей супруги. Вторая жена тоже не с печки кубарем свалилась – безмерно обрадованный нежданному жениху князь щедрой рукой отмерил нелюбимой дочери богатое приданое и пообещал в случае военных конфликтов прикрывать зятьку спину. Таркин же блюл свои интересы – невеста была из многодетной семьи, и все семеро её братьев и сестёр отличались отменным здоровьем, а те, кто уже заключил браки, успели не единожды стать родителями. Поэтому король Осигора питал вполне обоснованные надежды на успешное разрешение династического вопроса с помощью островитянки – авось плодовитость матушки передалась и дочери. Помимо всего прочего, страшненькая для островитян девушка по меркам материка была просто сказочной красавицей.
Итак, семнадцатилетняя княжна Неварская стала королевой Осигорской. К обычаям своего нового дома ей пришлось привыкать очень долго. Аристократки в Осигоре были изнеженными, слабыми, весьма манерными и чопорными. Рядились они в сложные и неудобные платья, с помощью куафёров сооружали на головах невообразимые причёски и сверх всякой меры увешивались драгоценностями. В таком изысканном окружении бедная Ирла чувствовала себя дикаркой, вылезшей из родной пещеры в чём мать родила и внезапно попавшей на великосветский приём. Нет, ей, конечно, выделили фрейлин, которым предстояло стать королевскими подружками, и служанок. Но традиции, обычаи, сам уклад жизни… Как же это всё отличалось от выдубленного ветрами, просоленного морем и обожжённого солнцем архипелага! Княгиня Неварская, матушка Ирлы, сама шила одежду себе, мужу и детям, увлекалась выращиванием сортовых тыкв, небрежным тычком могучей руки могла свалить с ног годовалого бычка и порой орала так, что чайки падали с небес. А во дворце Арнехельма женщины брались за иглу только ради изящного декоративного вышивания, искренне считали, что те тыквы растут на деревьях, говорили манерным шепотком нараспев, закатывали глаза, томно хлопали подведёнными ресничками и, чуть что, норовили уйти в глубокий обморок. Всё это было странно и непривычно, и, хотя Ирла изо всех сил старалась не казаться медведем, ни с того ни с сего ввалившимся на свадьбу аристократа, местная знать как сочла с первого дня её неотёсанной мужланкой, так и не оставила своего мнения с течением времени.