– Тебе не нужно волноваться, – шепчет Алу Антон. – Герр Мебельщик держит ответ перед своими амбициями, но я отвечаю только перед Богом.
Ал выпячивает грудь. Он такой же узкогрудый, как и его сухопарый отчим.
– И я тоже – только перед Богом.
– Ты хороший мальчик. Для меня будет большой честью войти в вашу семью.
Он поднимает платье Марии и Ал и Пол рассматривают заплатку. За исключением цвета нити, оно починено идеально.
Пораженный, Пол восклицает:
– Но мужчины не шьют!
– Мужчина, которого вы видите перед собой, шьет. Когда я был монахом, я сам все делал. Мне приходилось; у монаха нет жены, которая могла бы починить одежду.
У младшего из мальчиков удивленно округляются глаза. От него как-то во всех этих семейных разговорах об Антоне и намечающейся свадьбе, ускользнул тот факт что Антон когда-то был монахом.
– Ты тоже мог бы научиться шить, Пол, – продолжает Антон. – Тогда ты смог бы помогать маме и Алу, и они не были бы настолько уставшими все время. Такой большой сильный мальчик, как ты, думаю, мог бы быть огромной поддержкой семье. Разве ты не хотел бы этого, помогать как взрослый?
– Я сделаю это, если вы меня научите.
Антон взъерошивает свои тусклые волосы.
– В какой-нибудь из ближайших дней устроим урок шитья – только для нас. Это не так сложно, как кажется.
Пол пристально смотрит некоторое время на корнет, все еще зажатый в руке старшего брата.
– А вы научите меня еще и играть музыку?
Антон бережно складывает платье и передает его Полу.
– Может быть, и научу, парень.
5
За дорогой, в тенистых пределах церковного кладбища, ветер клонит траву, выросшую по колено между надгробными камнями. Надгробия такие древние, что прочесть высеченные на них слова уже невозможно. «Священна память» и «В Его воле – наш мир» – лишайник испещрил и разъел каждую поверхность. Если бы Антон прикоснулся к камню, провел рукой по лицевой стороне, где когда-то было написано имя, он бы почувствовал, как гранит крошится под его пальцами в пыль. Во дворе надо бы покосить, но сейчас никто этим заниматься не будет. Уже поздно. Сумерки опустились, тревожный фиолетовый полумрак под застенчивым белым серпом луны. Ветер пытается стащить с него шляпу и раскачивает аистово гнездо со звуком, с каким о ровный бесцветный камень колокольни могли бы биться кости. Сутана Отца Эмиля путается в ногах на ветру. Священник работает до темноты. За церковным двором возвышается отлогий склон холма, возносящий к небесам древнюю черную громаду леса. У подножия холма стоит стена – не сосчитать, сколько ей лет, нет уже тех, кто вспомнил бы ее возраст – вниз по стене ползет тяжелый занавес плюща. Ветер колеблет листья и переворачивает их, обнажая оборотную серебристую сторону. Священник срезает плющ, высвобождая из него пространство вокруг стальной двери, которая врезана в стену, утопающую в холме. Он продвигается резкими жесткими движениями, в которых сквозит неохота.