Дворничиха Любовь Платоновна, в широкополой цветастой шляпе и оранжевых штанах, отсидевшая восемь лет за убийство мужа по неосторожности, копается в клумбе, возится у цветов, поливает их и лелеет, и мы не можем до конца понять характер дворничихи, потому что с нами она молчалива, а с цветами разговаривает.
У нее странные цветы. Они могут месяцами сидеть в земле неприглядным корешком, а потом вдруг расцвести яркой хризантемой, и тогда весь двор наблюдает, как славная красота врывается в пространство, собирая любителей прекрасного, кошек и собак.
– Откуда только все берется, – говорит Павел и смотрит куда-то в сторону.
Я оглядываю мир: старух на лавочке в косынках, детей со сбитыми коленками на футбольной площадке, рэперов-подростков, сидящих на траве в дальнем углу двора и слушающих какую-то забубень, желтую стену дома, пластиковые окна, мраморный фонтанчик.
– Что, – спрашиваю, – берется?
– Да вот сидит человек, сидит, как барсук в норе, а потом вдруг – раз – и все изменилось.
Я смотрю на Павла удивленно. Струя дыма от «Донского табака» уходит ввысь вертолетом.
– В церкви, что ли, был?
Павел отрывает свой взгляд от глубины неба, переводит его на меня, молчит выразительно, наверное, что-то вспоминает, меня даже не видит.
– Может, пива выпьем? – спрашиваю.
Павел аккуратно гасит сигарету об урну, затушенный бычок кидает в зеленый зев бачка. Мы оба смотрим, как дворничиха Любовь Платоновна обрабатывает свою хризантему и напевает: «Сердце, тебе не хочется покоя».
– Заказ сегодня, – отвечает Павел, и мы расходимся по квартирам до следующей встречи.
Кассирша орала. Если честно, я с социалистического возраста не видел таких злых кассирш. В детстве продавщица соседнего универмага так гоняла алкашей за то, что они долго собирали мелочь.
Кассирша нашей «Пятерочки» точь-в-точь напомнила продавщицу из детства.
Она почему-то вопила на старушку, которая решила заменить ванильный зефир на обыкновенный, топала ногами, летели слюни, менеджеры зала ее не одергивали.
Когда старушка ушла, так и не заменив зефир, кассирша подняла глаза на меня, и я понял, что мне не повезло. Я помял в руках батон хлеба и произнес:
– Хорошее утро, как пенсия.
Кассирша опешила, позеленела и прошептала (ей на вид было лет пятьдесят):
– Если доживем до пенсии.
– Доживем, почему нет?