Черные штрихи газетных заголовков на поворотах: «Застрелился депутат парламента. Рекордно низкие температуры еще не означают конец глобального потепления. Инфаркт известного шеф-повара на похоронах матери». Повсюду звучали песни о любви: в автобусе, в магазине, в лифтах – нападали, заставая меня врасплох.
Baby, please don’t leave me.
I can’t live without you.
Однажды я заглянула в торговый центр, открытый, несмотря на поздний час. Там обнаружился бутик: голая кирпичная кладка и минималистичная электронная музыка. Я выбрала несколько фильмов с самыми красивыми названиями и купила все: A bout de souffle, Jules et Jim, My Blueberry Nights. На банковском счете вдруг оказалась прорва денег – материнское пособие, – а в больнице их тратить было не на что. Деньги жгли карман. Мои диски положили в модно оформленный бумажный пакет.
У библиотеки и на холме подле нее всё шло как обычно. Дети катались на санках, взрослые стояли под деревьями. Я старалась избежать встречи со знакомыми. У меня не было сил рассказывать, что произошло, выдавливать из себя слова. И не рассказывать – всё, до конца – тоже не было сил. Я, разумеется, делала всё возможное, чтобы меня никто не заметил. Но, случись иначе, мы, наверное, простояли бы там, под снегопадом, всю ночь. Я бы говорила, не умолкая. Не отпуская. Но мне никто не встретился. Может, я стала невидимкой. Может, слилась с пейзажем, а мои очертания растворились в тумане. Может, для других я словно исчезла. Однако я существовала, как никогда прежде. В моей боли, в прямой кишке, в ноющих мышцах, в слизистых, в странно затрудненной ходьбе, в мыслях, которым я кричала нет.
Час был поздний. Я вдруг вспомнила, что давно не ела. Зашла в кафе на одной из улиц, ведущих к больнице, где раньше иногда, купив чашку дорогущего кофе, садилась за столик и работала или ела ленивую овсянку со свежей малиной и поджаренными кокосовыми хлопьями после тренировки по боксу. На нижней полке витрины лежали вчерашние бутерброды за полцены. Я взяла один. Подсохший хлеб царапал глотку. Вспухший сыр, теплый склизкий огурец. Всё разваливалось.
Я вернулась совсем без сил. К запаху лекарств, детских макушек, кровянистых выделений, зимних ботинок, антисептика, страха, кофе. Гуляла сорок две минуты. Быстро скинув верхнюю одежду, я разбросала ее по крючкам, полкам, вешалкам. Я спешила к больным, там ждали дети – посиневшие, до срока рожденные, похожие на ящерок, и к кому-то уже звали пастора, а ты спал и спал. Твой сон длился всё дольше.