* * *
– Да, Грязный Стебщик есть Грязный Стебщик! – весело рассмеялся Оле-Лукойе. – Но ведь там вы, наверное, все были такие. Трудно оставаться святым, находясь в таком девчоночьем заповеднике.
– Вообще-то да. Огромное количество девушек при явном дефиците мужчин… На каждую особь мужского пола там смотрели голодными глазами. А тех, кто хранил верность какою-нибудь одной большой любви, считали чуть ли не преступниками. На эту тему даже легенда есть… Видел в Нижнем постамент – самолет времен второй мировой войны? Памятник у аэропорта, гордо взмывающий в небо?
– А он-то тут причем? – удивился Олег.
– Притом, что его делал тот же архитектор, что и здание нашего педа. И по преданию – пообещал, что этот самолет взлетит в тот момент, когда наш пед закончит хоть один девственник. Пока, как видишь, стоит…
– Это ты от Стасика набрался таких историй? – Олег уже давился смехом..
– Ну, думаю, общение с ним не пошло для меня даром, – улыбнулся Художник. – Точно так же, как и для него – общение со мной. Мы друг друга дополняли и компенсировали, а со временем просто многому друг у друга научились. Но это все было потом. А тогда… Тогда как раз началась моя долгая и запутанная история с Галей. Помнишь?
Оба вдруг помрачнели и сделались серьезными. Картины тех событий были еще слишком свежи в памяти, несмотря на время. И говорить ничего не хотелось. Они молчали. Смотрели, как сгущаются сумерки.
* * *
Грязноватые улочки этого района упирались в несколько рядов обшарпанных гаражей, за которыми царил вечно захламленный пустырь. Никто не знал, откуда и в какие незапамятные времена он появился и чем был загажен. Райончик пользовался дурной славой, и люди избегали там появляться. Да никому и не было дела до захламленного пустыря. Никому кроме «мотоциклетов».
Пожалуй, в них не было ничего выдающегося. Обычные уличные подростки. Обычная дворовая шпана. Выросшие среди этих гаражей и мусора. Объединенные лишь одинаковой убогостью помыслов и абсолютно тупой, необъяснимой жестокостью. Хотя, как раз ее-то можно было понять. Весь мир этих пацанов сузился до пространства тех тесных серых коробок, кроме которых они ничего не видели в жизни, от которых становилось душно и нечем дышать, из которых хотелось вырваться, как из клетки. И это жгучее желание порой превращалось в звериную ненависть ко всему, что, казалось, мешало им вырваться, стояло у них на пути.