Братишки! Не верите?! Да я же вам чертежи принести могу! Не разбираетесь, говорите, в чертежах? Так я-то ведь зато разбираюсь! В чем я только не разбираюсь… Вот, помните, в 2000-м году старой эры у нас – или у вас? – мал-мала заварушка была? Кто тогда президентом-то стал? В любом, говорите, учебнике прочитать можно? Только там, откуда я прилетел, об этом, поди, до сих пор никто толком не знает. Вот то-то! А вы говорите…
весна 1972 г., ноябрь 2002 г.
Ей было лет сорок. Русые льняные косы уложены мерным окружием наподобие венка из августовских колосьев. Такое же лицо, умиротворенное и, хотелось сказать – русое, было не то чтобы красиво, но печально, ровно, спокойно, словно поле. Было видно, как хочется ей быть особо благоразумной, особо прибранной, правильной: кончики кос тщательно спрятаны, волосы прилизаны, холщовая юбка старательно расправлена на коленях. Но вся эта упорядоченность давалась, видно, с трудом, ибо по природе была она стихийна и непредсказуема, а потому, словно ость из колосьев, выбивались пряди из опрятно уложенных волос, а сбивчивая речь и поминутное одергивание платья еще усиливали ощущение чего-то принужденного, но вместе с тем по-детски первозданного. Беспорядок, пробивающийся сквозь ухоженность – такое вот бестолковое сочетание!
– Как тебя звать?
– Неважно.
– А все-таки?
– Если хочешь, зови меня Ярославной.
– Странно.
– Знаю, пусть, – она была немного безумна. – Хочешь, я расскажу тебе о Цейлоне?
– Ты там была?
– Да. То есть, немного не дошла.
– Не понимаю.
– Если захочешь, поймешь. Слушай.
Комната пустая и емкая, как тишина. Сперва она кажется почти голой, и лишь потом замечаешь, что все нужное здесь есть и даже с лихвой. Стол, два или три стула, шкаф и постель. В углу зеркало, а под ним – ящик с косметикой. Все светлое, сосновое и слегка неровное, будто самодельное, вот только флаконы в ящике покрыты липким пыльным налетом – пользуются ими редко. Еще один угол занят грязно-серыми покосившимися рамами с натянутыми на них темными холстами.
– Ты видишь эти работы? Его звали Игорь.
– Этих кузнечиков?
– Не смейся. Это сейчас никому не интересно. Но лет двадцать назад, когда он был жив, никто не писал так, как он. То есть писали, наверно, но кто знал об этом?
С холстов смотрели бесстрастные и омерзительные морды стрекоз, муравьев и пауков, написанные, словно парадные портреты каких-то неведомых вельмож: с фасеточными глазами, с мягкими переливами зеленого, пепельно-серого и нежно-розового цветов. Казалось – при орденах.