– Запропастился! Помогай! – командует.
Платье узкое, а влезть охота очень, по отчаянным попыткам судя. Шепчет в лихорадке: “Влезу! Надо! Давай!” Включаюсь, и бюст кое-как преодолеваем, но дальше хуже, проблема уже с задом. И так мы, и сяк, а никак. И еще она недовольна:
– Не рви, ты чего, я рвать просила? Тяни!
Опять пробуем. Оборачивается, требует:
– Трусы снимай, ну? С меня трусы, с меня, оглох? Давай!
Подчиняюсь. Трусы падают на пол, и непреодолимый зад вспыхивает белизной, и даже глаза манекена зажигаются.
– Эй, ты там застыл чего? Не видел, что ли?
– Давно.
Ягодицы подрагивают у меня на ладонях как живые.
– Забудь. Тяни.
Влезла. Нежная такая сзади, а обернулась, и лицо суровое, будто не ее, и губы жестко сжаты.
– Я должна, Какаду. Я буду танцевать. Буду.
Полуголая Элизабет тут же вламывается в закуток с горящим взглядом, хватает Валенсию, увлекая за собой:
– А я себе такое! Давай! Я выбрала! Упадешь!
Мне объясняет:
– Мы платья себе на сцену, потом вернем!
– Да потом сами подарят! – не сомневается Валенсия.
Еще раз-другой они являются передо мной в безумии и столь же стремительно исчезают. Невидимо где-то стучат по полу голые пятки, костюмы с платьями вздымаются здесь и там. Волны гуляют по магазину, как при шторме.
И вот предстают неотразимо в своих нарядах. Молодые, полные сил и желаний смелых самых. А ноги, само собой, выделывают па, синхронно туфли сверкают.
Я припадаю на колено, руки раскидываю в перстнях, давно не было. И они в радости от моей радости:
– О, что это? Это что-то вообще невиданное! Что это и кто это? Сладострастный старикашка, он кто?
– Не старикашка он! Повелитель наш! Мы на все, повелитель, на все готовы!
– Да он мустанг, мустанг! Затопчет! Ой, мустанг, не надо! А грива, смотри какая!
А я все с распростертыми руками перед ними, не дрогнув.
8
Это так необычно, что они вдруг обычные. Что, кажется, мы даже незнакомы, и я робею, когда обнимаю их. Никакие не тангеры лихие – женщины две с усталыми лицами, в непарадных юбках да блузках, от пота мокрых. Смущаются, что немолодые, а больше еще от прикосновений моих, будто прохожий подошел и тискает. Об этом и речь:
– Какаду, мы не можем. Мы стесняемся, имеем право.
– Почему это?
– Потому что “Я и две моих тетки!” – смех вообще и грех. И ты нас сам стесняешься.
– Ерунда какая.