Бабушка растерялась.
– Спасибо. И Семёну спасибо. Ты бы не разувалась…
Мама все говорила про то, как ей жалко; я вспомнил, что мои сорок пять еще в кармане.
Сказал маме:
– Ладно, иди на кухню, – и отвел бабушку в спальню.
Окна были зашторены, разглядел в полутьме гвоздики на подоконнике и Мишу на кровати: смотрит в потолок, в ушах наушники. Я достал деньги, начал:
– Вот, я утром снял…
Бабушка замахала:
– Христа ради, не сейчас – ничего не соображаю.
Я кивнул, убрал деньги. Мы вышли, бабушка – сразу в туалет: шпингалет, шум воды.
Мамы на кухне не было, Нина по-прежнему смотрела в окно, Вера объясняла Ольге Павловне, где Федяковское кладбище, стакан, пустой, стоял на столе. Зашел в отцовскую комнату: мама прислонилась к стене, – на месте дивана.
– Я же просил без этого.
– Без чего? – спросила мама.
– Без «как его жалко».
Мама словно не слышала:
– А диван почему выбросили?
– И прекрасно ты спала – после пинотажа.
– Вот и нет. В три проснулась и до утра ворочалась. Во сколько привезут?
Посмотрел в часы на стене: пять минут одиннадцатого.
– Опаздывают. Должны были в десять.
Зашла Ольга Павловна, огляделась. Спросила:
– Это его комната, да? Помню, у Люси тут зимний сад был, монстера была – вот с такими листьями. – Она широко развела руки. – А теперь одни фиалки.
– Монстера на Рокоссовского была, – сказала мама. – Она, когда переезжала, не стала ее брать.
– Почему?
Мама пожала плечами. Ольга Павловна закачала головой, точно мама ее подвела. Продолжила:
– А вы первая жена, да?
– Да.
– Ну, сочувствую. Люся сказала, он в последние годы изменился…
– Совсем не изменился, – зачем-то соврала мама. После двенадцатого года – она это знала – отца было почти не узнать: похудел, ссутулился, сморщился, будто вылинял.
– Я давно его не видела, – сказала Ольга Павловна. – Я и Люсю-то давно не видела. Но его – дольше. Последний раз – до зоны.
Про зону мама не любила. Думаю, она жалела, что ни разу – почти за восемь лет – не съездила к нему. Конечно, когда он сел, они были в разводе, почти не общались, была Нина – и даже Миша – и, в общем, казалось, что ехать незачем, что слишком далеко, а человек почти чужой – если не хуже, что сам, в конце концов, виноват… А теперь жалела. Попросила как-то:
– Узнай у Людмилы Ивановны, как часто она к нему ездила.
Я и так знал: дважды в месяц. Электричка, потом автобус – как в студенческие времена.