Машка кивнула и забросила рюкзак на плечо.
– Тамара Васильевна, здравствуйте, – забормотала Аяна в трубку, от которой змеился кудрявый провод, исчезающий в коридоре. Машка задумалась: интересно, и как телефон не отрубили вместе с телеком? – Это Аяна, мы собираемся. Вы скоро?
Трубка едва слышно чихнула в ответ. Заскрипели пружины дивана – Илья заворочался, едва заметив движение рядом с собой.
– Я ушла! – крикнула в пустоту Машка, ничуть тому не огорчаясь. Она и не знала даже, зачем кричит, – все в её семье уходили в молчании: звенят привычно ключи, скрипит щеколда, взвизгивают петли. Хлопок. Кто-то ушёл.
Всё и так понятно.
Их дом напоминал перевалочный пункт – куча детей от мала до велика, все от разных отцов, что во время ссоры позволяло крикнуть с обидой: «Ты мне вообще никто, не брат и не сестра!»
Мама спала в большой комнате, куда никто не заходил, – раньше это было запрещено, теперь просто не хотелось. У матери застолья, пьянки. Друзья, противно ревущая музыка и пьяный хохот. Иногда Машке нравилось сидеть там, в уголке, глядеть на взрослых. На маму. Мама в такие моменты казалась почти незнакомой, другой, и Машка искоса рассматривала каждый жест, вслушивалась в каждый раскат её смеха.
Уходя, Машка всегда прощалась. Может быть, ждала, что мама обнимет ее перед выходом, или хотя бы заметит, что она ушла. Промычит что-нибудь… Но Машка не признавалась в этих мыслях даже самой себе. Кричала по привычке, да и всё тут.
Перед выходом она всё же заглянула в мамину комнату – приоткрыла дверь с закопчённым стеклом, сунулась носом в кислое облако. Смятая постель, рассыпанные ржавые чипсы, заваленный мусором стол: в вазочке портятся маринованные помидоры, вянет букет из листьев в мутном стакане… Это Машка принесла, ободрала клён у школы.
Мамы нет. И стоило надеяться?
А вдруг.
Улицу затопило солнечным светом – прохладным, с нотками закончившегося лета. У мусорных баков грузная дворничиха мела улицу, скребла ветками по асфальту, самодельной метлой разбавляла шёпот желтеющих деревьев. Машка на секунду разглядела в дворничихе маму, но сразу мотнула головой – мама ведь худая, мослатая, куда уж до неё этой бесформенной старухе?
Куцые прядки никак не хотели заправляться за уши – Машку стригла Аяна, а девочка потом стягивала резинкой жалкую причёску, заливаясь румянцем. Сейчас волосы чуть отросли – сальные и неопрятные, они кружились вокруг головы, и Машка приглаживала их, улыбаясь во весь рот.