– Лизи, я сейчас умру…
– Ш-ш-ш!
Как я ее понимаю. От любого звука шестерёнки в голове лязгают, засыпая все вокруг себя острыми хлопьями ржавчины. Допиваю воду, роняю бутылку на пол, мимо коврика – синхронно стонем от звонкого удара стекла о паркет и другие бутылки.
– Ещё? – спрашиваю, морщась от собственного голоса.
– Угу.
Пальцы вновь погружаются в изрядно подтаявший лед, выискивая среди него спасительную воду. Пусто.
– Последние выпили, – шепчу, проводя мокрой ладонью по щекам.
– Ненавидишь меня?
– Да.
– И я, – Бри тяжело вздыхает, нащупывает мою ладонь и едва ощутимо сжимает. – Прости.
– Забыли, – в ответ шевелю пальцами. Подушечкой указательного пальца натыкаюсь на что-то шершавое, Бри болезненно стонет. Приоткрываю один глаз, поднимаю руку подруги и усмехаюсь, морщась от боли в висках. – Кажется ты вчера подралась.
– О-о-о, не помню. А ты?
Рассматриваю свои руки и дёргаю головой:
– Я нет.
– Хоть кто-то из нас нормальный.
А вот в этом я очень сомневаюсь. Моя нормальность закончилась в тот момент, когда я согласилась явиться на эту вечеринку. Будь она проклята.
Двери в комнату бесшумно открываются, лишь лёгкое шевеление задернутых наглухо штор выдает появление ещё одного человека. По шагам узнаю Алевтину – она умудряется даже на каблуках ходить так, что при всем желании не услышишь. Аккуратно забирает ведёрко со льдом, на его место ставит новое и подкатывает к кровати столик с завтраком.
– Аленька, – окликаю ее пока не ушла. – Кто нас вчера привез?
– Михаилу Васильевичу позвонили и он отправил за вами Андрюшу, Елизавета Михайловна.
– А мама? Мама нас видела?
– Нет, что вы. Ольга Сергеевна рано легла и уехала в посольство ни свет ни заря. Я вашу одежду спрятала от греха подальше, но Михаил Васильевич заходил после, отменил все встречи… – Алевтина замолкает, услышав мой вздох. – Я вам с Сабриной кашку пожиже сварила и воды принесла побольше. Что-нибудь передать Михаилу Васильевичу?
– Бришечка, ты как, готова сейчас умирать или отложим казнь на часик?
– Лучше сразу, чтобы на раз, – обречённо кивает Сабрина, принимая полулежачее положение.
– Аленька, позови.
Я тоже поднимаюсь повыше на подушках, но услышав деликатное покашливание отца, хочу спрятаться с головой под одеяло. Мне стыдно поднять на него глаза, не то что объясняться. Только папа, выждав минуту молчания, за которую мы с Бри самолично закопали себя так глубоко, как смогли, негромко прочистил горло и хмыкнул: