Только поступить в институт. И уехать, сбежать, оставив позади место, когда-то бывшее самым родным, а после забравшее всю мою семью. Все, что мне дорого.
Я часто убегала – на речку, в лес, прямо с утра. Лес приветливо распахивал объятия, будто шепча мне: «Ну что, намаялась, бедная?»
Лес жалел меня.
Лес я не хотела оставлять.
Потому что Город меня не любил. Он, как Ольга, был чужой и холодный. Замораживал, толкал, не давал открыть рта.
Крутил, вертел калейдоскопом лиц и людей, встречал воем диких собак в подворотне, поздними прохожими и криками за окном маленькой комнатушки, которую я смогла снять на деньги, полученные за помощь соседке с детьми. Практически святая женщина, поддерживала меня как могла, но могла она мало – четверо детей диктуют свои условия.
Я понимала, и была бы благодарна просто за тепло и поддержку. А получила еще и немного денег на дорогу.
Я пыталась найти работу, не поступив в институт. Но и здесь мне не везло. Кому-то был нужен опыт работы, кто-то не хотел брать на работу девчонку. А кто-то наоборот. И от таких бежала уже я, сверкая пятками.
Устроилась официанткой. Через две недели уволилась к чертям – слишком много лишнего внимания, от которого никуда не скрыться.
Комнату пришлось сменить – хозяйка неожиданно решила продать квартиру, выселив всех жильцов. Так я и семья с двумя ребятишками, жившая в соседней комнате, оказались на улице.
Холодный сентябрьский ветер задувал под куртку, слишком короткую и слишком старую, чтобы греть.
Быстро темнело, я дрожащими пальцами перелистывала странички старой газеты, ища объявления о сдаче комнаты. Желательно, по приемлемой цене. И искренне надеялась, что хоть один из телефонов окажется действующим, а объявление – актуальным.
Нашла. Комната на окраине, у черта на куличках. Но всё же лучше, чем вокзал или подворотня.
Запрыгнув в закрывающиеся двери автобуса, я потерла озябшие пальцы. Ничего. Прорвемся.
Тогда мне казалось, что хуже уже не будет. В какой-то степени я была права.
Комната не понравилась мне сразу же. В общем-то, мне не понравился даже подъезд, старый и обшарпанный, залитый чем-то липким и гадким, с одной мигающей лампочкой без плафона и шприцами под батареей.
Но мне нужно было хотя бы переночевать.
Дверь, такую же страшную и обшарпанную, как подъезд, открыла какая-то тетка. Неопределенного возраста, со спутанной шевелюрой и злыми глазами.