– Самое забавное, – писатель усмехнулся. – Это мне легко сойдёт с рук. Сошло бы.
Сухой щелчок раздался эхом по залу. Император облегчённо выдохнул и обмяк, едва не съехав на пол.
"На волоске. Всю жизнь на волоске…"
Револьвер остался на столе. Неплохой, надо сказать, с рукоятью слоновой кости, изготовленный под руку владельца и украшенный штампами известных оружейников континента. Дороговато даже для монарха.
На рукояти была выбита голова Мирового Змея, оскалившегося во всю пасть. Император не знал этого символа, ибо род, носящий этот герб давно канул в историю.
– Чего ты хочешь? Пост министра? Земли? Офицерский чин?
– Жить, твоя светлость, – улыбка Гудвина отдавала печалью. – Жить и творить, не более. Знаешь, я шахматы не люблю. Да и не умею в них особо. С детства в домино да карты играть приучен. Э-эх!
Тонкая ладонь, сжатая в кулак, «достойная доброго пианиста» – промелькнуло в голове Императора, поднялась вверх и с грохотом обрушилась на доску, отправив половину фигур прочь с игрового поля.
Те посыпались на пол оглушающим каскадом. Посреди доски оказалась кость домино. Пусто три.
Причём пусто было обращено в сторону Высочества. Из рукава посыпались новые кости. Три кости шесть пусто, и шестёрки смотрели вслед за тройкой. Двадцать одна точка смотрела на Гудвина.
– Очко, друг мой, – писатель улыбнулся на вдохе, словно хотел подсушить желтеющие зубы. – Ты проиграл мне абонемент в столичный бордель.
Из дворца Гудвин вышел словно кот, евший с хозяйского стола. В руках его блестела колода карт, выпущенная по случаю шестидесятого дня рождения Его Высочества.
Отдельно, между указательным и среднем пальцами был зажат золотой туз, рубашка коего была исписана рукой виновника недавнего торжества и отмечена его же печатью – схематичным изображением фигурки короля красным цветом.
Послышались крики: "Его Высочество застрелился! Его Высочество застрелился!"
Победитель упрятал карты в карман пиджака, который, к слову, был велик на пару размеров.
Не желая смущать дворян, стражу и снующую вокруг прислугу, он вновь изобразил каменное лицо, мельком глянул на флюгер, принадлежавший самому крупному в столице борделю и ускорил шаг.
Золотая балерина, застывшая в сложном пируэте, провожала немца похотливой улыбкой.
– Чёрная ночь, – вполголоса запел Гудвин. – Меня ждёт прекрасная ночь.