Тихо вздыхает огонь, в очаге догорая.
Ломтиком сыра и зеленью сумерки пахнут.
Старый овечий заплот на дорогу распахнут.
Что нам осталось ещё на земле, дорогая?
Что там, на склоне пологом, маячит и светит —
куст ли, зацветший по осени неустрашимо,
облако, долу сошедшее клочьями дыма,
луч ли закатный из тучи? Никто не ответит.
Как благосклонно склоняется ветка чинары
к нашему пиру! И губы ещё не забыли
сладость куплета в три голоса спетого или
вкус поцелуя какой-то красотки чернявой.
Ах, Маргарита, Елена и прочие девы,
где вы и с кем вы – давно уже сердце не ноет.
Снег этой ночью, похоже, долину укроет,
все возвратив к временам до Адама и Евы.
Голубь с голубкой своею взлетели под кровлю.
Знак этот вечный ловлю и без слов понимаю.
Бреду застолья внимаю и рог принимаю.
Благодарю тебя, Боже, и не прекословлю.
– Гули, – зову их, привставши на цыпочки, – гули… —
словно бы душу с ладони в полет отпуская.
Только блестит под луною дорога пустая.
Только горчит на прощание киндзмараули.