Потому я очень обрадовался тогда приглашению в «Панораму».
В «Панораме» никаких признаков подобного покаяния я не чувствовал. Хотя, наверное, взгляд на диссидентское движение мог с годами меняться. Половец встречался со многими представителями этого движения, их он печатал, наблюдал вблизи. Приемлема ли с его стороны критика этого движения и в какой мере? Не знаю. Если бы он написал предисловие к этой моей книге, как в начале нашей переписки намеревался, – ответы на эти вопросы были бы. Но скажу здесь своё: по моим ощущениям главный редактор «Панорамы» был менее радикален, чем, скажем, политический обозреватель альманаха тех лет Сай Фрумкин, переживший заключение подростком в Дахау и посвятивший свою жизнь вызволению евреев-отказников из-под советской диктатуры. Как мне кажется, Саша никаких видов цензуры в «Панораме» не вводил. Десятки моих материалов, которые я присылал из Лондона, выходили в печать лишь со следами корректорской правки, не более.
Единственный раз, в 1995-м, «Панорама» отказалась публиковать мой очерк – о князе Никите Лобанове-Ростовском, какое-то время жившем и работавшем в Калифорнии, а потом перебравшемся в Лондон. Из двадцати с лишним страниц редакция сначала хотела напечатать лишь шесть, а затем и вовсе отложила в сторону… Об истинной подоплёке отказа в публикации в «Панораме» я всё-таки узнал: будто у князя в Калифорнии плохая репутация. В мае 2011 года, после долгого перерыва, мы случайно встретились с князем в Пушкинском Доме на лондонской выставке русских художников Парижской школы. И я напрямую спросил про репутацию. Никита Дмитриевич ничуть не смутился и сказал, что вокруг него по-прежнему множество сплетен: будто он антисемит, жидомасон, агент ЦРУ, кагэбэшник, а то и просто шпион…
Конечно, князь не был никаким шпионом. Просто он, когда принимал важные решения, седлал принцип: кто хочет преуспеть, должен не насиловать обстоятельства, а использовать их. Он был циником. Да иначе бы не выжил – столько испытаний выпало на его семью: побег из Советской России октября 1917-го, расстрел отца в Болгарии после прихода туда советской армии, арест матери и его, 12-летнего мальчика, из-за попытки нелегального перехода границы в Грецию… Но одновременно князь, перебравшись из США в Лондон, показался мне скептиком. Что и определило моё отношение к нему как литературному персонажу. Я его полюбил. Думаю, тот откровенный разговор с князем послужил импульсом – написать о нём и о себе, о жизни наших поколений, близких по времени, книгу под названием «Дерзкие параллели».