На мгновение он был обрадован надеждою на свои «уроки»: в нескольких домах он давал уроки, за которые платили ему хорошо; но вдруг вспомнил он, что всюду, где можно было получить что-нибудь «вперед», он получил давным-давно, потому что прежде тоже случались крайние нужды в деньгах. Следовательно, с этой стороны ожидать ему нечего.
Появилась было другая надежда на некоторые лишние вещи в его гардеробе и на господина Макарова, принимающего на сохранение всякую рухлядь, но и эта надежда разрушилась, когда припомнил он, что гардероб его во всей полноте поступил еще в прошлом месяце к господину Макарову, так что еще подумать надо, как ему завтра пристойным образом сделать самые необходимые визиты, а о том, чтоб сходить в маскарад, разумеется, и думать нечего.
Кандидат Зарницын, пораздумав о своем положении, решил, что если сегодня хозяйка не доведет его до сумасшествия, то все равно он рехнется завтра в роковую пору маскарада в Большом театре…
Он уже приближался к своей квартире, призывая на помощь все свое мужество и красноречие, всю свою любезность, чтоб укротить сколько-нибудь хозяйку, не принимающую в резон ничего, кроме наличных денег; но так как с каждым шагом мужество его ослабевало, приготовленное объяснение, что денег нет, казалось все меньше красноречивым, а дополнение к этому объяснению, что и достать их негде, вовсе нелюбезным, то он признал удобнейшим, во избежание могущих быть неприятностей, на этот раз вовсе не являться к хозяйке, а дождаться где-нибудь той вожделенной и довольно поздней поры, когда уже нельзя ожидать опасной встречи с хозяйкою, особливо если пройти в свою комнату по черной лестнице, через кухню, а спички лежат на печке, в знакомом углу; притом же, вероятно, часов в двенадцать ночи кухарка Настя будет иметь там же, на лестнице, свидание с поваром генерала, живущего внизу… Если все это случится по ожиданию, то дверь будет отперта и он пройдет неслышно и незаметно для хозяйки.
Признав эту меру полезнейшею в своем положении, он миновал свою квартиру с решительным намерением не показываться на глаза своей хозяйке раньше будущего тысяча восемьсот сорок такого-то года. Он прошел несколько улиц, проклиная свое злосчастное положение и находя нестерпимо глупыми все встречавшиеся ему лица, озабоченные праздничными хлопотами. Мысль о хозяйке и маскараде долго не выходила у него из головы; наконец голод и холод стали одолевать его, он почувствовал настоятельную надобность зайти в какой-нибудь трактир отогреться и пообедать – только затруднялся в выборе трактира. Не то чтоб он был очень разборчив в качестве кушанья или особ, с которыми придется ему сидеть в компании, – нет, покушать он готов был теперь что-нибудь, а насчет особ был уверен, что облагораживает своим присутствием всякую компанию. Его смущало другое, весьма важное для него обстоятельство: во всех кухмистерских и трактирах, мимо которых проходил он, замерзший и голодный, он был должен – до такой гадкой степени должен, что лучше было замерзнуть на улице от холода или умереть от голода, нежели зайти в эти заведения, чтоб отдаться безответной жертвой в руки раздраженных и, главное, невежественных кредиторов.