А отец зашел домой, схватил меня и моментально потащил на базар. Я был худым и довольно голодным, и он насильно совал мне в рот сметану и разные другие продукты: ему хотелось, чтобы я стал сильным за один день.
Поскольку отец прекрасно говорил по-русски, после войны его взяли на работу в качестве заместителя директора Фрунзенского драматического театра, где он проработал целый год. Не знаю, было ли это доходное место. Думаю, что нет, но должность была престижной, и там он познакомился с половиной города. Смутно помню, как театр ездил на гастроли в город Пржевальск, и отец брал меня с собой.
После войны, я думаю, единственный оставшийся в живых из всей многочисленной родни, его двоюродный брат Хона Гольдберг пригласил нас обратно в Литву. Это был довольно интересный человек: врач в буржуазной Литве при президенте Сметоне, он стал личным врачом президента Снечкуса в советской Литве. Профессия врача всегда пользуется спросом, независимо от политической ситуации. Особой помощи он нам оказать не мог, но достаточно того, что мы у них прожили какое-то время. Вскоре отцу дали довольно большое жилье в коммуналке, расположенной в самом центре города, напротив Театра оперы и балета.
В это время театр отстраивали пленные немцы, и они часто заходили в наш дом, просили хлеба и воды. Моя мать без особого желания впускала их. Однажды, вспомнив, что они убили всю ее семью, она даже плюнула в лицо какому-то гансу. Кроме двоюродного дяди по отцу, у меня не было никаких родственников. Всех уничтожили фашисты. Литва вообще пострадала больше других советских республик, поэтому я был не одинок в своем горе.
Совсем недавно я узнал, что был одним из восьми еврейских детей, которым удалось спастись из гетто Каунаса.