– Отец, я вижу, ты сильно тоскуешь по Эдему, – однажды сказал Каин. – Там было лучше?
– Да, там мы испытывали негу, безмятежность, покой. Там нас с матерью твоей ни на миг не оставляло поистине райское блаженство. Но провинились, сильно провинились мы перед Господом, и он изгнал нас из рая, – тяжко вздохнул Адам. – И все же…
– Что – и все же? – продолжал допытываться Каин.
– И все же Господь определил нам дальнейшую жизнь, а это гораздо лучше, чем небытие, хотя забот у нас полон рот, ведь в поте лица добываем хлеб наш насущный. И так будет, пока мы с Евой, а потом когда-нибудь и вы, и ваши дети, и дети детей ваших, не возвратимся в ту землю, из которой Он, по крайней мере, меня и сотворил. Все-таки Господь добр и милостив – и отца твоего, и мать твою Еву Он одел в кожаные одежды, дабы в холод и ненастье нас согревало тепло. Опять же, препоясав ими чресла, мы сокрыли наготу, которой с матерью твоей там, в райских кущах, не стыдились, а здесь вот познали, что такое срам.
Они и не заметили, как к ним тихонько, незаметно подошел Авель, уловил обрывки их разговора и, медленно краснея, не поднимая глаз на отца, спросил:
– Отец, а когда-нибудь и у нас… – здесь он запнулся, не решаясь договорить до конца.
– Ну-ну, что же ты умолк, – засмеялся Адам.
– … И у нас когда-нибудь тоже будут… жены? И мы познаем, что такое… любовь?
– Да, Авель, когда-нибудь и у вас обязательно будут жены, и ваши сыновья и дочери обзаведутся женами и мужьями, потом настанет черед внуков, правнуков, и род людской продолжится на земле, и переполнится она людьми.
– Откуда же они возьмутся, наши жены? – уже смелее допытывался Авель.
– Сын мой, задумываться над этим пока не стоит. Может быть, у вас появятся сестры, и на первых порах Бог разрешит кровосмешение. А может быть, Он снизойдет к нам, смертным, как-то по-другому, ведь милость Его безгранична, если, конечно, мы не будем гневить его…
Однажды Каин, когда воротился домой за мотыгой из крепчайшего кремния, по твердости уступавшего разве только алмазу, и отыскал ее в густой траве за хлипкой, сложенной из хвороста стенкой их жилища, все-таки расслышал, как отец, весьма рассерженный очередными, видимо, укорами Евы из-за какой-то таинственной, загадочной Лилит, ответил ей резко, непримиримо:
– Замкни свои уста, женщина! Ну что ты заладила – Лилит, Лилит! Неуступчивая, своенравная, рыжеволосая бестия!.. Хочешь, я открою наконец-то правду: это тебе лукавый нашептал на ухо! Тот самый, который ничем не лучше змея-искусителя! Однажды ты послушалась его, этого проклятого змея, соблазнилась его сладкими речами, ввела во искушение и меня! Теперь вот рожаешь детей своих в муках! Тебе этого мало?!