Я жду не этого. Я томлюсь от предчувствия той любви, в которой двое навечно застывают, как в янтаре – осколке солнца. Как это уже случилось с Ви.
Она-то подобного достойна.
Ви говорит, что самыми яркими воспоминаниями ее детства были визит Деда Мороза и Снегурочки в ту зиму, когда ей исполнился год, а еще – первый отдых с родителями на горнолыжном курорте, Барби, после которой коллекция наконец была собрана полностью, светящийся в темноте неоновый лак для ногтей.
Самым ярким воспоминанием моего детства был сгоревший пуховик, упавший с веревки над газовой плитой, и последующая пробежка в школу по утреннему морозу в тонком свитере. А еще – то, как я пару недель ходила по улице в белых фигурных коньках на шерстяной носок, потому что у старых ботинок, доставшихся в наследство от брата, вдруг отвалились подошвы.
Я не в обиде на жизнь, и себя мне не жалко – разве что совсем немножко: ведь все почти наладилось, как только в квартиру этажом выше три года назад переехала Вика – Мальвина из сказки – и ее мама, тетя Анжела. Окончательно жизнь наладится, когда моя мама после стольких недель запоя снова «завяжет», как это обычно и происходит, и звон стаканов, хохот и вопли за фанерной дверью наконец на несколько месяцев стихнут.
Все будет хорошо, потому что мне всего шестнадцать, а на дворе лето – иначе и быть не может!.. И мы с Ви, в пух и прах разодетые и накрашенные, однажды вечером пойдем гулять по набережной, где встретим парня, который обратит внимание именно на меня, потому что я так жду, что и со мной случится что-то хорошее. Кто-то хороший.
Я верю в это всей душой. Я так на это надеюсь.
Вздыхаю, перестаю кусать окровавленную губу, перевожу взгляд с балконов на розовеющее над ржавыми антеннами небо и, захлебываясь от нахлынувших чувств, шепчу словно мантру:
Тихонько стороной проходят чьи-то дни.
Поблекло за окном… Не до любви, усни.
Уставшее тепло, озноб, твой сон во сне.
И время истекло, проснешься по весне.
Я буду тебя ждать под слоем паутин.
Стихи твои читать и знать – я не один.
Утром понурый Валюша оттирает с кухонного стола засохшие разводы пролитого пойла, сминает пластиковые бутылки и картонные коробки, складывает их в пакет. Туда же вытряхивает ощетинившуюся бычками пепельницу и заходится кашлем.
– Танька, твою мать! – подпрыгивает он при виде меня и тут же заводит свою привычную шарманку: – Тань, дай это… чирик. Мать вечером отдаст.