Кто я такой, чтобы отказываться от
такого дара?
И я обнял этого мальчишку, от
которого пахло моим детством, которое я украл у другого ребенка.
Я гладил и утешал его, и плакал с ним сам.
Григорий опять проявил деликатность
и оставил нас вдвоем.
Сентиментальный порыв у меня быстро
прошел, и я шепотом начал торопливый инструктаж:
– Митька, тут что-то нечисто.
Ты, главное, сейчас у завуча ни на что не подписывайся, какие бы
золотые горы ни обещал. И еще – верь мне, Митька, что бы
ни говорили. Мы ведь с тобой братья.
– Гор, ты что задумал? –
таким же порывистым шепотом спросил меня брат.
– Еще не знаю, Митька, только
здесь мне оставаться нельзя, изведут меня завуч с Андрейкой тихой
сапой. Что-то они мутят, но вот что – понять не могу. Может, к
дедовым тайнам подобраться через нас хотят, может, еще что…
Скользкие они какие-то. Ты хоть теперь-то веришь, что я не врал про
Андреаса? – Я пытливо заглянул в такие не похожие на мои,
но такие родные глаза.
– Прости, Горыныч, теперь
верю.
– Вот и помни об этом, если
завуч с Андрияшкой к тебе подкатывать будут. Не по пути нам с
ними.
– А как же ты, брат? Что
теперь с тобой будет?
– Все нормально будет, не бойся
за меня. Мне теперь сам черт не страшен. Отбоялся я свое. Ты только
помни, что они меня не пожалели и тебя так же могут. Не верь
им…
Наш разговор прервали. В палату
заглянул Григорий:
– Дмитрий Николаевич, пора вам.
Скоро завтрак закончится, все на занятия пойдут. Идите, я Егора
Николаевича сам покормлю. Идите, а то не ровен час хватятся вас,
греха не оберетесь.
Митька с тоской глянул на меня.
– Побегу я, Егор, вечером еще
загляну, ты только держись, не раскисай.
– Не буду, Митька. Сам слезы
подотри, я еще не умер.
– Вот и не умирай!
С этими словами Митька соскочил
с моей койки и унесся в направлении ученического корпуса.
А Григорий взял поднос и собрался кормить меня завтраком.
– Ну ты уж инвалида-то из меня
не делай, с завтраком я и сам справлюсь.
Я перехватил у Григория поднос
и сразу же чуть не спалился. По привычке взял ложку в левую руку.
Пришлось делать вид, что правой поправляю тарелку. Разносолами меня
не баловали – жиденький бульончик и водянистая кашица
притворялись моей едой. Желудок недовольно заурчал. Пришлось
пообещать ему что-нибудь посытнее в будущем.
Слабо заваренный чаек заполировал
это продуктовое изобилие, и мой персональный нянь понес посуду на
мойку. А я опять остался со своими веселыми мыслями
наедине.