Отчего-то Тансиар не верил, что гордячка преклонит колени перед Алтарем римерианского святилища. С чего бы? Темполий чужд ашесам, чего никак не скажешь о римерианах, ведь на этом месте или где-то поблизости от него когда-то испустил свой последний дух прародитель Детей Вечности[20] – приемный сын одного из древнесантарских царей, воин по имени Аскур. Но в том-то и дело, что для пепельных он как был, так и оставался заклятым врагом, тайком проникшим в кафский[21] дворец посреди ночи и заколовшим их царицу, всенародную любимицу, почитавшуюся людьми чуть ли не богиней. Вопрос, зачем искусному воину и, как говорили, наследнику царя могло понадобиться убивать жену ашесского вождя, а не, к примеру, его самого, оставался открытым. Римериане были убеждены, что пепельные сами заманили Аскура к себе и подло убили его накануне битвы. Эта версия была больше похожа на правду, если бы не тот факт, что тьернийский владыка и Аскур накануне трагических событий заключили мир и хотели превратить свои царства если не в единое государство, то в два союзных, мощных и равноправных. Впрочем, с тех пор прошло не одно тысячелетие, земля давно впитала всю пролитую кровь, истинные события смешались с легендами и домыслами. Вопросов по прошествии времен стало задаваться все меньше, а вот ненависть между народами только росла и крепла.
Вот и сейчас, если случится чудо и пепельная склонится, то это будет означать, что ее либо запугали, либо она что-то задумала. И да помогут тогда братцу Вечные Силы! Невелико счастье – собственноручно пустить в свою постель змею.
Однако если бы отец вдруг скомандовал прямо здесь и сейчас взять дочь ашесов под стражу, Тансиару пришлось бы выполнить приказ, несмотря на то, что лишать Римериан такой царицы было бы кощунством! Воистину, на земли Вечного Царства еще не ступало создание более прекрасное, чем она: завернутая в алый шелк фигурка казалась эфемерной, уязвимой и хрупкой, как стекло. Она не принадлежала этому миру и все-таки была его частью. Той, которую с виду так легко можно было сломать… И с каждым шагом, пронизанным изящным движением ее стана, она все больше напоминала Тансиару дикую кошку, строптивую, неукрощенно-гордую и безумно красивую в своем одиночестве, которое ставило ее выше всех, собравшихся здесь.