Последнее обстоятельство особенно радовало Генриха, потому что он обычно завтракал насекомыми. Его Земноводное Высочество сидел у хозяйки на плече и уплетал падающих муравьишек. Он обожал, когда день начинался вот так спокойно, но Лилит Ханум не переносила монотонности и размеренности.
Вечно ее куда-то несло и увлекало. И Генрих, бормоча что-то насчет шила, находящегося в неудобосказуемом месте, тоже отправлялся в путешествия. Зато как он по окончании очередной поездки радовался возвращению в дом, уже ставший родным!
* * *
…По громкой связи объявили: «Уважаемые пассажиры, объявляется посадка на рейс “Стамбул – Шахина”».
– Ну наконец-то! – воскликнула Лилит Ханум, спешно допила остатки вина и сурово посмотрела на Генриха: – А ну давай, прикидывайся резиновой игрушкой с пищалкой.
– Опять! – Генрих возвел очи горе. – Ну сколько можно! Я странное, но вполне живое земноводное. И вообще, если ты меня поцелуешь, я превращусь в прекрасного принца.
– Корону поправь, слетит, – язвительно парировала Лилит. – Сто раз уже говорила, не надо мне этого ничего. Мужчин и так вокруг хватает, и каждый босяк считает, что он принц. А говорящая лягушка – это действительно круто. И потом, каким бы живым ты ни был, ты резиновый с пищалкой. И если я тебя поцелую, то превратишься – грех сказать! – в резинового бойфренда. И как мне с тобой путешествовать? Стыд и срам будет. Так что оставайся как есть и полезай в карман, принц ты мой ненаглядный.
– Ква! – сказал Генрих, потому что, как всякому мужчине (пусть даже лягушачьему), ему было необходимо сознавать, что он был прав и в споре с женщиной за ним осталось последнее слово, даже если пришлось лезть в карман и притворяться резиновой игрушкой, которую возят с собой, чтобы фоткать на фоне достопримечательностей. Он мстительно пощекотал лапой Лилит в районе талии, но та не обратила внимания на его невинную шалость.
Пассажиры, отбывающие к Кярманистан, выстроились в неровную шумную очередь. Тут были старухи в ярких платках, старики с пышными усами, молодые женщины в искусно разодранных джинсах, молодые мужчины в туфлях с длинными острыми носами; все они переговаривались, смеялись, шутили.
Дети дремали или хныкали на руках отцов и матерей, измученных долгим ожиданием рейса. «В следующий раз полечу Кярманскими авиалиниями!» – раздраженно выкрикнул кто-то на языке, который не был Лилит Ханум родным. Но все это – и пестрая толпа, и характерные лица, позы, жесты, – все это было такое родное и узнаваемое, что на душе потеплело. Все же странно было появиться на свет далеко от этих мест в далекой холодной стране, скитаться сорок с лишком лет по городам и весям и наконец-то вернуться домой. И постоянно туда возвращаться, чувствуя, как сердце теплеет и постепенно превращается в маленькое внутреннее солнце.