Вернемся несколько назад.
Наш семейный очаг все укреплялся. Хозяйство уже стало средним. Но жили все—таки трудно. Было трудно с питанием. Молоко было, но употребляли его снятым, без отстоявшейся сверху кринки сметаны. Даже хлеба не всегда хватало. В избе зимой появлялся теленок. Ему выделялось место у стенки. Мы привыкали нему и к его запаху, и он становился для нас близким. И если его надо было колоть, а не пускать на племя, нам было очень жалко; мы эту казнь не могли выдержать. В доме все использовалось без потерь: шерсть овец, молоко, навоз. Папа стал вместе с братом Иваном выделывать овчины и даже кожу коров. Нам нужна была обувь, в чунях уже трудно было ходить. Мама пряла и ткала. Свой был станок ткацкий. Мы помогали перематывать пряжу и даже иногда ткать грубые ткани. Постепенно мы становились заядлыми частниками, чувствовали ответственность за благополучие в доме, стремились все в дом, помочь родителям. Но в 1929—1939 гг. началась коллективизация, началось наступление на частный образ жизни. Нам было жаль своего, с чем мы свыклись. А каково было взрослым, кто потом и кровью зарабатывал, выращивал лошадь, корову и другую живность. Об этом хорошо рассказывается во многих произведениях, особенно у писателя Бориса Можаева в романе «Мужики и бабы», напечатанном в журнале «Дон» за 1987 год.
В журнале «Дон» №12 за 1987 год было напечатано и мое письмо, имеющее отношение к переходу к коллективизации и ликвидации кулачества как класса, и потому я привожу его полностью.
«Уважаемые товарищи. Спасибо вам за то, что напечатали в журнале «Дон» роман Б. Можаева «Мужики и бабы». В нем ярко, правдиво показали жизнь деревни в период ликвидации кулачества как класса и в период сплошной коллективизации. Может, кому—то покажется неинтеллигентным, отталкивающим язык, которым говорят мужики и бабы – герои романа. Но ведь именно таким языком тогда говорила деревня – это поговорки, подначки, открытость, ничего из—за угла, а прямо в глаза. Другой деревню того времени просто нельзя представить.
Может быть, обеднен роман тем, что нет там любовных историй, интриг. Может, в какой—то мере так. Но там есть живая жизнь деревни, и главное там не в любви, а в правде тогдашней жизни села. Мне и моим сверстникам приятно было встретиться с прошлым, а молодым, я уверен, хочется знать, как же жили их деды и прадеды, и почему вели себя так, а не иначе. Я помню себя по нашей деревне Ястребцево Устюженского района Вологодской области в этот период.