Он взял сигарету и задумчиво чиркнул зажигалкой. Невидящий взгляд остановился где-то среди бутылок с ликёрами. Жизнь его давно катилась ко всем чертям, но Доминик не мог не признать, что в последнее время она заметно ускорилась. Он снова подсел на синт, хотя, казалось бы, успешно слез с него года четыре назад. Видит дьявол, он не хотел, он ведь прекрасно знал, какова цена. Но он также знал, что одна только выпивка его больше не спасает. Сны вернулись, да ещё такие, что он мог проснуться к полудню с искусанными в кровь губами или изжёванной подушкой под боком.
Доминик не относился к тем счастливчикам, кто напивался до беспамятства и блаженно вырубался до утра. Нет, всю ночь он смотрел мучительный сериал, спрятаться или вырваться из которого не было ни малейшего шанса. Его отпускало лишь на рассвете, а чаще всего гораздо позже, когда уже не оставалось ни сил, ни желания продолжать эту жизнь.
Кошмаров не было много лет, и он почти поверил, что избавился от них. Всё чаще случались хорошие дни, когда Доминик вспоминал о каких-то иных удовольствиях, кроме саморазрушения.
Главным из них всегда оставалась музыка, но только не то дерьмо, что крутили в «Руинах». Свою коллекцию Доминик собирал годами, обшаривая закоулки Пустого дома и меняясь с другими ценителями в приличных клубах вроде «Розового бутона». А сколько денег он вбухал в стереосистему, – если бы кто узнал, то умер бы на месте от припадка зависти. Ничто не могло сравниться с ощущением гладкости под рукой, которой он любовно проводил по матовому пластику усилителя и колонок, а звук был такой, будто Доминик находился не у себя в квартире, а в зале на десять тысяч человек. Выбрав музыку под настроение, он становился спиной к колонкам, лицом к панорамному окну, и позволял потоку нести себя, смывая начисто все мысли и страхи, всю его личность.
Это было гораздо лучше, чем синт.
И это было не хуже, чем секс. Хотя в последние годы клубные оргии ему наскучили, он больше не находил ничего весёлого в том, чтобы просыпаться в гуще тел, безуспешно пытаясь вспомнить, как его туда занесло. Больная голова и муторная тошнота – вот и всё, что ему доставалось наутро. Иногда он находил в карманах листки с номерами чьих-то телефонов, но никогда не звонил по ним. «Вот и молодость прошла», – с грустью думал Доминик, вытряхивая мусор из одежды. Впереди только разложение и тлен, а ведь, казалось бы, тридцать восемь – ещё не приговор. Но теперь ему хватало и того, что Полли приходила несколько раз в неделю, да и то они всё чаще болтали или ругались, чем трахались.