Через полчаса он плёлся от трамвайной остановки с единственной мыслью о кровати, застеленной свежевыстиранным и выглаженным бельём, обещающей ему несколько часов бездумного блаженства. Свернув с тротуара на заросшую травой тропинку с разбитой плиткой, Адам ступил в гетто, ставшее ему домом несколько лет назад. Серые панельные дома торчали из буйных зарослей, как гнилые зубы. Никем не укрощённая растительность расползалась по полупустому спальному району, угрожая вскоре вселиться в квартиры на правах полноценных жильцов. Тропинка, по которой шёл Адам, терялась в гуще сухой высокой травы и кустарника, а остатки плитки едва угадывались под сорняками. Тут было тихо, как бывает только в брошенных людьми и животными городах, которые сгубила неведомая катастрофа. Но здешняя катастрофа не убила жизнь, некое её подобие всё ещё теплилось за стенами пятиэтажек. Умерло то, что было бесплотным, – желание шевелиться и обустраивать свой маленький мирок, умение смеяться и выращивать розы. Выбитые стёкла тут и там, запущенные, полностью заросшие дворы, проржавевшие качели и горки кричали об этом безмолвно и отчаянно.
Адам пешком поднялся на пятый этаж – лифт на его памяти не работал ни дня, и с облегчением вставил ключ в замочную скважину. Прежде чем шагнуть за порог, он по привычке оглядел коридор – пусто, и лишь тогда аккуратно закрыл за собой дверь.
Даже его скромной зарплаты хватило бы на квартиру в более благополучном районе, и Том постоянно напоминал ему об этом, но Адаму здесь нравилось. Он был отшельником, добровольно поселившимся на заброшенном пустыре, и ему казалось, что более подходящего места для него не найти.
Воспоминания о просторной светлой квартире в центре города, об отдельной комнате для каждого члена семьи, об огромной гостиной с камином хранились в самых дальних уголках его памяти, и не было нужды сдувать с них пыль. Ему одному эта роскошь всё равно ни к чему.
Он успел снять правый ботинок и поставить его на тумбочку для обуви, когда заметил то, чего раньше здесь точно не было, – прямоугольный белый конверт с безобразно чёрным отпечатком его собственной подошвы.
Реакция была мгновенной и машинальной – проверить замки, скинуть второй ботинок и, бесшумно скользя вдоль стены, метнуться из прихожей за угол в кухню, а там уже оглядеть квартиру целиком, благо она была столь мала, что полностью просматривалась отсюда.