Повернувшись к инженеру, я хотел высказать ему свое восхищение увиденным, но тут из двери, куда ушла девушка, появилась ее одетая в простое черное платье служанка, юная и непозволительно загорелая, смущенно улыбнувшаяся нам всем по очереди, не посмевшая смотреть при этом в глаза, и сообщившая о готовности ее хозяйки принять меня.
Темные коридоры, высокие и пустые, радовали меня тихой, слегка затхлой прохладой. Зеленые их стены взывали к ярким картинам из тех, какие писали новомодные художники, а ниши тосковали по высоким растениям с тяжелыми, опускающимися до пола лепестками. Видно было нежелание хозяев заниматься домом, словно иное увлекало их и не находили они возможным тратить время и деньги на подобные глупости или же и вовсе не считали его полноценным жильем для себя, предвидя скорую перемену.
Спальня девушки оказалась комнатой весьма просторной, но мало места оставившей в себе свободным. Посередине, между двумя окнами, расположилась широкая деревенская кровать с простыми деревянными изголовьем и изножьем, придавленная высокой периной, на стене над собой благоразумно расположившая для распаления страсти картину, демонстрировавшую изнасилование пышнотелых жительниц прибрежного города морскими кочевниками в мятых стальных шлемах. Возле правой стены устроился белый комод, заставленный высохшими цветами в тонких вазах из разноцветного стекла и жемчужной керамики и фотографиями в стальных и деревянных рамках, по большей части изображавших саму девушку в обществе различных мужчин. Только на двух из них я разглядел ее мужа, немало позабавившись домыслами о том, кем были все остальные. Стена напротив служила прибежищем для трюмо с высоким овальным зеркалом, в раму которого воткнулись уголками бесчисленные фотографии всевозможных знаменитостей и женщины пребывали на них в сценических своих нарядах, едва прикрытые вуалями, прозрачными одеждами и золотистыми украшениями из цепочек и листьев, а мужчины являли себя с обеленными лицами, облаченные, как если бы то почиталось униформой, в черные костюмы и фраки, взирающие с одинаковым высокомерным пренебрежением, сжимая в темных губах сигареты и мундштуки.
Лармана лежала на кровати, закрытая по плечи белой простыней, положив поверх нее вытянутые руки, закрыв глаза, глубоко и часто дыша. Дверь скрипнула, закрываясь, но девушка никак не ответила на тот звук, сберегая свое испуганное одиночество. Саквояж мой с трудом нашел место на трюмо, сдвинув в сторону стопку книг с неизвестными мне, но намекавшими на различные непотребства названиями и метками столичных издательств. Несомненно, она получала их по почте, что должно было делать их безумно дорогими, учитывая сложности доставки в эту весьма удаленную местность, куда поезд шел восемь дней, а пароход лишь на двое суток меньше, и то при благоприятной погоде. Оставив саквояж открытым, я удалился в ванную комнату, узкую, вытянувшуюся к овальному окну, видом из которого служил аккуратный ухоженный сад с яблонями, розовыми кустами и каменными мозаичными дорожками между ними. Круглая раковина напомнила мне те, какие были в университете. Привычная от подобных воспоминаний тошнота не вовремя подобралась к моему горлу. Отвлекаясь от нее, я посмотрел на себя в маленькое квадратное зеркало, удивившись уже успевшей пробиться, пусть и едва заметными темными точками, щетине и понадеявшись на несущественность подобной мелочи для взволнованной моим первым посещением девушки. Как бы то ни было, несмотря на мою почти лишавшую меня пола сущность доктора, я все же был мужчиной и впервые предстать передо мной обнаженной нередко оказывалось для женщин затруднительно, а иногда и неприятно.